Прикосновение к невозможному (СИ)

– Отсюда. Если хочешь поговорить, поговорим. Если хочешь уйти, уходи. Только прошу. Это не та ситуация, которая стоит твоих слез или гнева. Ты веришь мне?

Она посмотрела на меня изменившимся взглядом.

– Да, Киллиан, я тебе верю.

Винсент

Середина 17 века н.э.

Ливан, Темный Храм

Небо еще не потемнело, хотя солнце опустилось за горизонт, а воздух стал по-ночному свежим. Мы с Даной сидим на каменном плато и смотрим вниз, на склон горы и на лес. За нашими спинами – Храм, как всегда, холодный и безразличный ко всему. А каким еще должен быть Храм? Какое ему дело до тех, кто тут появляется? Мы приходим и уходим, умирают даже бессмертные, а он молча хранит свою мудрость и не собирается ни с кем делиться. Думает, что мы поймем сами. Или надеется, что не поймем. Или уверен, что мы уже

все поняли

.

Дана одета в легкое платье – тут она может позволить себе открытую одежду, правила приличия остались далеко, кажется, что в другом мире. На сгибе локтя она держит мантию члена Ордена и время от времени рассеянно поглаживает черный бархат, так, будто хочет убедиться, что мантия еще при ней. Непохоже, чтобы она волновалась, хотя мое волнение она, конечно же, чувствует. Скорее всего, в какой-то мере оно передается и ей.

Я запускаю руку в потайной карман камзола и сжимаю браслет из храмового серебра, который прячется там от посторонних глаз. Выполняю эту нехитрую манипуляцию уже тысячу раз, но не извлекаю его на свет, просто осторожно щупаю металл. Чуть меньше двух тысяч лет минуло с того момента, когда я принес клятву верности Ордену и вместе с мантией и перстнем получил от Магистра это невзрачное на вид украшение. «Его ты подаришь той женщине, с которой захочешь разделить вечность, Винсент. Но второго шанса у тебя не будет. Ты сможешь сделать предложение только один раз». Тогда я подумал: один раз за бессмертную жизнь?

Всего лишь один раз?

– Тут красиво, – нарушает тишину Дана.

Абсолютно несвойственное ей высказывание – не припомню, чтобы она когда-нибудь восхищалась природой. Скорее всего, она почувствовала, что молчание затягивается, и решила сказать хотя бы что-нибудь. А заодно и прозрачно намекнуть мне на то, что я уже должен сообщить ей то, что хотел. Иначе с чего бы мне приезжать с другого конца света только для того, чтобы пересечься с ней в Храме?

– Дана, – начинаю я и в последний момент замолкаю, не решаясь продолжать. Серебряный браслет холодит ладонь. Я редко доставал его, так как в этом не было смысла, но каждый раз замечал, что он всегда остается холодным – другие вещи из храмового серебра мгновенно нагреваются до температуры тела своего владельца. Холодный и пустой. С чего бы ей отвечать мне «да»? И с чего бы ей вообщемне что-то отвечать?

Она по-прежнему смотрит вниз, на лес. Поднимается ветер, пока что легкий, но к ночи он превратится в ураган. Он играет ее волосами, не собранными в прическу и не перехваченными лентой. Она сидит вполоборота ко мне, и я могу видеть ее лицо: на нем нет ни намека на эмоции. Внешне она – само спокойствие, но по какой-то причине не поднимает на меня глаза.

– Дана, – снова начинаю я и, сделав короткую паузу, говорю фразу, которую повторял про себя уже миллион раз, но так долго боялся сказать вслух: – Согласна ли ты разделить со мной вечную жизнь?

Мой мир, до этого казавшийся таким большим, сжимается до миниатюрных размеров. Он сосредоточен в той вещи, которую я сейчас держу в руке: браслет из храмового серебра, который так долго лежал без дела и ждал своего часа. На предложение руки и сердца нельзя ответить отрицательно, но можно

промолчать

. И Дана не торопится заговаривать. Еще несколько секунд она смотрит на склон горы, а потом поднимает голову, и наши взгляды встречаются. Я могу прочитать ее мысли – несмотря на то, что она уже давно сняла с себя полномочия наставницы, мы до сих пор чуть ближе ментально, чем остальные каратели – но это было бы бесчестным поступком. Или… или мне было

страшно

узнать, о чем она думает.

Я не помнил, что такое страх. В последний раз я боялся чего-то много сотен лет назад, так давно, что, казалось, с того момента минула целая вечность. Что напугало меня тогда? Мысли о бесчестной смерти? Нет. Смерти я не боялся, да и в то, что она бывает благородной или бесчестной, не верил. Смерть – это просто смерть. У нее нет лица. Она приходит, забирает того, кого нужно забрать, и уходит. Перед ней все равны, будь то светлое или темное существо, богач или бедняк. Я боялся, что кто-то причинит вред тем, кто мне дорог? Нет. Они сами могли постоять за себя, а если бы им понадобилась моя помощь, я бы помог им, не задумываясь. Теперь же я испытывал странный, неправильный страх. Страх, который, скорее, свойственен смертным.

Страх потерять того, кто тебе дорог, еще до того, как этот кто-то ответил тебе взаимностью.