Прикосновение зверя

Она, как губка, впитала в себя тихий стон волка, до боли, до разбитых о зубы губ вжалась в его рот, моля о пощаде, о прощении, с трудом подавляя нестерпимую жажду его вкуса. И — вот оно — то, ради чего она была готова дышать, рисковать и сказать черноволосому ублюдку да, стать его дорогой шлюхой, подстилкой и заодно всеобщим посмешищем.

Язык скользнул в приоткрытый покоренный рот, влажный и невероятно горячий. Вэл судорожно стиснула пальцы, ощущая гладкость волос во вспотевшей руке.

Это были ее долбаные мечты, ее скрытые от всех желания, которые исполнились, воплотились в жизнь, вернулись из забвения: язык столкнулся с языком, подавил, подмял под себя, овладел, очертил линию, изучил и отдался в ответ, как только может хорошая, умелая шлюха.

От ощущения вкуса рта Шейна плавились мозги.

— Что… ты… творишь? — раздался безумный хриплый шепот прямо в рот, будто единое дыхание, так близко, что невозможно было различить оттенков.

— Ты знал, — прозвучал глупый ответ, не обвинение, но грань не видна, почти не ощутима.

Чужое дыхание коснулось рта, и Вэл, не выдержав, вновь дотронулась до губ волка влажным языком.

— Ты знал, что этот пес меня не отпустит.

— Ты не понимаешь, — прозвучал вымученный стон, и волк сжал объятие, такое сильное, что, казалось, затрещали ребра.

Ладони Шейна заскользили по спине Вэл, задирая плащ, трогая голую, покрытую мурашками поясницу.

— Ты не хочешь понять.

— Ты должен был уйти со мной. У нас бы получилось, — сдерживаться было невозможно, сердце грохотало в груди. Вэл почти бессознательно, дрожащими руками ласкала волосы волка, гладила острые скулы, невидимые в темноте, бережно трогая горячую, чуть колючую от щетины кожу подбородка, — у нас получилось бы, упрямый ты волчара.

— Не получилось бы. Ты любишь его одного.

И поцелуй. Снова.

Безумный, растерявший в пути нежность. Вкус крови ощутился на языке, послышался тихий, пробирающий до мурашек рык, и сразу стало так больно внутри, что рука уперлась в каменную грудь, отстраняя, прерывая мучительную пытку.

Вэл опустила голову, слушая собственное дыхание, глубокое, прерывистое, свистящее в легких, вытерла с подбородка кровь, чувствуя голову как чужую, ватную, без капли разума.

А между ног проснулось давно забытое ощущение: стало влажно, почти больно и впервые за долгое время показалось, что предел достигнут. Хотелось сжать бедра, опустить руку, касаясь себя под бельем, — в кои-то веки повести себя как та самая шлюха, коей ей скоро предстояло стать.

Вэл глухо засмеялась, поднимая голубые глаза, смотря на Шейна сквозь спутанные волосы.

Взгляды, затуманенные, точно пьяные, сумасшедшие у обоих, встретились. Мгновение тишины, и тут же — незаметное, неразличимое в темноте движение навстречу друг другу, ощущаемое лишь колыханием воздуха.

Полустон, совершенно щенячий скулеж сорвался с губ Вэл, когда тяжелая ладонь легла между бедер.

Пальцы Шейна не церемонились, поглаживая, нетерпеливо дернули ремень, едва не вырывая его из штанов. Вэл прокусила губу, сознательно желая боли, желая заткнуть ею собственные стоны.

Царапаясь, как одурелая кошка, она ладонями вцепилась в куртку на спине волка, смяла ее, потянула до судорог в пальцах.

— Вэл… — собственное имя, сорвавшееся с губ Шейна, невозможно желанное и необходимое, опалило шею. Его зубы сомкнулись на коже неприятно и неожиданно.

Но Вэл была готова умолять.

Пусть волк оставляет следы, кусает, рвет, делает больно. Она давно привыкла к боли.

Пусть волк покрывает ее тело своими знаками, забирает себе, пока оно еще принадлежит ей и она может им распоряжаться.

Хотя бы раз, всего на один-единственный жалкий миг, но Вэл хотела принадлежать кому-то, кроме Раза.

Влажный язык проник в приоткрытые губы, и она, не препятствуя, потянулась в ответ, желая ощутить, вобрать в себя этот поцелуй, запомнить, впечатать в память, выжечь клеймом на коже.

Рука Шейна, давно поглаживающая нетерпеливыми движениями грудь под тканью туники, оставив возбужденные чувствительные соски, заскользила ниже по ребрам, животу, стремясь избавить от надоедливых, мешающих вещей, и уверенно справилась с кожаным ремнем, а затем ширинкой. Ладонь отвела тонкое белье, коснулась мокрых, истекающих влагой губ, один палец уверенно проник внутрь, и Вэл почти застонала в голос, запрокидывая голову, упираясь затылком в стену, ерзая волосами по щербатой поверхности, в беззвучном крике распахнув рот.

Пальцы волка задвигались внутри ритмично, умело и вдруг издевательски замерли.

Вэл задрожала, невменяемая, забывшая свое имя, потерявшаяся в окружающем ее мраке. Она задвигала бедрами, чуть расставляя ноги, не соображая, срываясь на стон.

Металлический звук расстегиваемого ремня ворвался в уши, кровь заструилась по венам, закипая в предвкушении. Рука, дрожащая и слабая, потянулась и коснулась члена — и от ощущения чужого возбуждения вихрем снесло голову, окончательно лишив последнего зачатка сознания.