Прикосновения Зла (СИ)

– Песок им в члены! – вскипел мулат. – Кучка жалких кинэдов и взбесившихся бабуинов. Когда я был ростом с тележное колесо, то видел кое-что пострашнее. Из пустыни подул черный ветер и в городе начался мор. На улицах лежали груды мертвецов. Среди умерших, как черви, копошились еще живые, покрытые язвами страдальцы. Рабы тащили из домов покойников: волокли за ноги, руки и волосы, безо всякого почтения. Благородных обмазывали толстым слоем извести и замуровывали в пещерах. Грязнокровок жгли на кострах. Так продолжалось до тех пор, пока Златоокий Тин не сменил гнев на милость. Моя мать, шесть братьев и сестер умерли тогда и были похоронены в сером гроте. Они ушли в загробный мир без слуг и богатых даров. Вот, что по-настоящему страшно.

Эбиссинский нобиль умолк, когда запели трубы и барабаны легиона. Звук нарастал, и летел, как лавина по горному склону. Под ритмичный грохот пехотинцы ускорили шаг, кони встрепенулись, Всадники распрямили спины.

Поддавшись общему настроению, Дий устремил взгляд на покрытую копотью арку, за которой раскинулась единственная в Рон-Руане треугольная площадь. От волнения у юноши перехватило дыхание, все чувства обострились. Он ощущал страх и неуверенность Мэйо, боевой задор Юбы и твердую решимость Сефу.

Миновав длинную, как горло лутрофора[1], улицу, войско очутилось на площади. В ее центре возвышался белый Столп – остроконечная башня, окруженная тремя десятками облаченных в геллийские наряды кариатид. Мраморные девы с бесстрастными лицами взирали на полыхающее здание магистрата, на поджидавшую легионеров вооруженную толпу и армию Силантия, готовящуюся к жестокому бою.

Цепкий взгляд Дия подмечал множество деталей: подобие строя у противника, высокие завалы, преграждающие боковые улочки, мелькающих за колоннами портиков и между гермами[2] стрелков с пращами и луками.

– Это л-ловушка, – во рту юноши пересохло так, что язык прилип к небу.

– Вижу, – Сокол опустил ладонь на рукоять спаты. – Всем приготовиться.

Кусочки мозаики сложились в единую картину, которую сын архигоса теперь мог рассмотреть во всей красе. Легат Силантий тоже раскусил замысел паукопоклонников, но не имел морального права скомандовать отступление. Нодасы разломали мраморную лестницу и накидали на пути к магистрату тяжелые блоки, затруднив врагу передвижение. Покинуть площадь тоже было проблематично: за баррикадами находились каналы, соединенные между собой мостами. Два из них полностью выгорели и обрушились, еще два пожирало пламя.

Обдумать тактику Дий не успел. Горнист подал сигнал авангарду тяжелой пехоты и в пропитанном дымом воздухе развернулись боевые знамена с золотым орлом. Никто из Всадников не обратил внимания на темнокожего причепрачного, проскользнувшего мимо лошадей. Он подкрался к Юбе и позвал его:

– О, великий воитель…

Мулат с недоумением уставился на раба.

– Госпожа Исория просила передать вам это…

Острие копья скользнуло по чешуйчатому панцирю эбиссинского нобиля и вонзилось в плоть. Несколько мгновений Юба не чувствовал боли. Он, словно зачарованный, смотрел, как течет из раны кровь, пачкая одежду и конскую шерсть, а затем согнулся, прижавшись лицом к шее разволновавшегося жеребца.

– Предатели! – взвыл Сефу.

Небольшая группа легионных рабов накинулась на Всадников. Прикрываясь щитами, нобили выхватили копья и мечи.

Стрелки культистов восприняли это, как подготовку к атаке, и сами незамедлительно перешли в наступление. Град камней и дротиков обрушился на конницу Силантия. В тесноте и сумятице строй рассыпался, десятки рассвирепевших Всадников поскакали на неприятеля.

– Стоять! – заорал Дий. – Назад!

С крыш портиков на верховых посыпались охапки горящей соломы. Опаленные лошади и наездники заметались в панике. Сын Дариуса хотел было помчаться к ним на подмогу, но внезапно услышал дикие вопли из арьергарда.

Там кипел бой. Подошедший с тыла отряд культистов ударил по Всадникам, точно молот по железу. Серпами и длинными ножами мятежники подрезали коням сухожилия, цепями и палками хлестали по головам. Израненные животные взвивались на дыбы и опрокидывались, придавливая хозяев. Тяжелые кнуты и бичи, какими надсмотрщики секли провинившихся невольников, впивались в тела благороднорожденных – уродовали лица, выбивали глаза, разрывали плоть до костей.

Крик Сокола вывел Дия из оцепенения.

– Туда! Быстрее!

Посол указывал на северо-запад, где верные хозяевам причепрачные схлестнулись с теми, кто отрекся от Старых Богов. Страшный грохот щитов и ломаемых копий вызвал у наследника архигоса непроизвольную дрожь. Он сжал рукоять клинка и устремился в гущу схватки. Не помня себя от ярости, юноша жалил врагов, точно обороняющий гнездо шершень.

Сефу был вынужден расстаться со щитом. В нем застрял метко брошенный одним из нодасов пилум[3]. Доведенный до крайней степени исступления и жаждущий мести царевич без счета забирал чужие жизни.