Прикосновения Зла (СИ)

– Вот письмо, – Читемо показал ему запечатанный воском свиток. – Отдашь его, когда корабль причалит.

– Капитану?

– Нет. Ты все поймешь чуть позже.

– Но…

– Не перебивай. Элиэна соберет тебе вещи в дорогу. Я велю готовить повозку и дам рабов для охраны. До заката ты должен быть в порту.

– А как же?..

– Что еще?

Островитянин замялся:

– Мне не позволят проститься с Мэйо?

– Благодари судьбу и Богов, мальчишка! Вместо галеры ты получил свободу, деньги, почетный статус! И продолжаешь чего-то требовать?!

– Я только спросил…

– Иди. Не отнимай мое время подобной ерундой.

Нереус встал с циновки. Он расправил плечи и сурово взглянул на Читемо:

– Меня разлучили с хозяином еще при его жизни и даже смерть не отменила этот приговор. За что такое жестокое и несправедливое наказание?

Мужчина намеревался ответить, но геллиец продолжил:

– Будь я не на цепи, а подле господина, то не позволил бы ему погибнуть. Он оказался там один: без верного причепрачного и быстрого Альтана, с каким-то недотепой-меченосцем. Где этот меченосец?! Сбежал или убит? А может, возжелав свободы, он предал Мэйо? Как Боги допустили?..

– Молчи!

Островитянин в ярости ударил кулаком по столу:

– Ты родился невольником и будешь, как раб, до смерти! А я более никому не принадлежу и свободен от любых обязательств, кроме последней воли хозяина.

– Если разгневаешь сара, он раздавит тебя как слизняка.

Развернувшись, Нереус выскочил из комнаты. Он осознал всю безвыходность собственного положения, и надеялся лишь на то, что Мэйо, вознесшись к небесным чертогам, поможет своему отпущеннику в столь тяжелый для него час.

Эбиссинское одномачтовое судно заметно отличалось от прочих, стоявших в порту Рон-Руана. Кормовой и носовой брусья корабля, окрашенные в желтый цвет, напоминали горделиво вскинутые хвосты. Невероятно широкий алый парус крепился к двум загнутым на концах реям. Нижнюю переднюю оконечность парусника украшал любовно нарисованный голубой глаз бога Тина.

Считалось, будто эбиссинцы первыми изобрели уключины, прикрепляя весла с помощью веревочных петель. Это позволяло увеличить силу гребка, а значит – скорость судна. На корабле царевича Сефу имелось двадцать восемь колышков-уключин, прибитых вдоль обоих бортов, для привязывания коротких весел с копьевидными лопастями. Чтобы придать паруснику большую прочность, его корпус стянули канатами. В отличие от речных палубных лодок, имевших по шесть рулевых весел, морское эбиссинское судно обладало одним, но поистине гигантских размеров. Для отдыха знати предусматривалась небольшая палатка, рядом с которой хранились глиняные кувшины, наполненные пресной водой.

Взойдя по узкому трапу, Нереус растерянно огляделся. Среди высоких, полуобнаженных людей, говоривших с заметным акцентом, он ощущал себя, как перепелка под взглядами ястребов. Сухопарый мужчина в длинном парике любезно кивнул гостю и указал на левый борт судна. Геллиец молча проследовал туда, мимо занятых гребцами банок. Сбросив с плеча дорожный вещевой мешок, он устроился на нем так, чтобы никому не быть помехой и не привлекать лишнего внимания.

Морские воды казались почти черными, хотя солнце еще держалось в небе, посылая прощальные потоки света надвигающейся с запада ночи.

Мысли островитянина, против его воли, уносили не на родину, в Сармак, а к берегам Таркса, и вольноотпущенник снова бродил с Мэйо по тенистым улочкам, болтая и заливисто смеясь над очередной пошлой шуткой черноглазого нобиля. Едкая тоска душила, отодвинув на второй план даже взлелеянную за многие годы мечту о мести: теперь у Нереуса имелись деньги и возможность поквитаться с братом, но уже не было желания. Не о такой свободе он грезил и совсем по-другому представлял возвращение в родные края.

Протяжный стон медного рога возвестил об отплытии. Под размеренный плеск весел и шум голосов корабль медленно, словно нехотя, развернул нос к югу.

Островитянин поджал губы, навсегда прощаясь с Рон-Руаном. Этот город казался юноше средоточием зла и мерзости, вонючим драконьим брюхом, где тщательно перевариваемые люди разлагались, превращаясь в нечто неописуемо отвратительное. Закрыв глаза, вольноотпущенник тяжело вздохнул. Теперь он принадлежал сам себе и к подобной мысли еще предстояло привыкнуть.

Небо заволокли тучи и моряки зажгли несколько фонарей. Обогнув мыс, на котором возвышался маяк, корабль устремился в открытое море. Гребцам предстояла тяжелая ночь: им приказали оставаться на веслах, без сна и отдыха.

Кутаясь в пенулу[7], Нереус достал творожную лепешку, испеченную Элиэной по случаю букцимарий.

– «Кто разделит трапезу с другом, отведает и телесной, и духовной пищи», – прозвучал рядом знакомый голос. – Помнишь, чьи это слова?