Примаков

Может быть, Евгению Максимовичу больше импонировали жесткие и даже супержесткие политики. Во всяком случае, подходящими партнерами для переговоров он считал не либералов вроде Шимона Переса, а занимавших в разное время пост главы правительства Менахема Бегина и Биньямина Нетаньяху, которые в Европе, Соединенных Штатах и в самом Израиле считались крайне правыми и неуступчивыми.

Когда Примакова назначили министром иностранных дел России, его политические симпатии и антипатии оказались предметом тщательного изучения. Его позицию трактовали упрощенно: враг Запада, друг Востока.

— И арабисты, и китаисты, и вообще востоковеды отрешаются от европоцентризма, что очень важно, — говорил Всеволод Овчинников. — Всем кажется, что цивилизация состоит из трех составных частей — древнегреческое искусство, римское право и христианская мораль. А за пределами этого только варварство. Человек, который знает культуру Ближнего, Дальнего Востока, более сбалансированно относится к культуре вообще. Он понимает, что невозможна унификация, что человечество может идти по пути симфонизма, когда каждый народ — инструмент, который играет роль в общем оркестре. Поэтому я нетерпим — думаю, Евгений Максимович тоже — к попыткам унифицировать понятие общечеловеческих ценностей. Нельзя навязать всему миру одну западную модель, культивировать индивидуализм. Арабским народам, где шариатская этика играет большую роль, чужд культ индивидуализма, присущий западной либеральной модели. Потому что система восточных ценностей предполагает приоритет общих интересов над личными, приоритет дисциплины над вседозволенностью, гармонии над плюрализмом.

Томас Колесниченко вспоминал:

— Примаков был корреспондентом в Каире, а я — редактором отдела международной информации в «Правде». Я заезжал в Каир, и тогда происходили незабываемые встречи — до сих пор их помню. Мы бедную Лауру, его жену, выпроваживали и до утра сидели, разговаривали. А утром вместе передавали в редакцию статью. Это тоже было для него характерно. Знаете, когда сидишь корреспондентом в стране, возникает чувство собственника: ты тут хозяин и никто другой об этой стране писать не имеет права. Честно говоря, у меня такая черта тоже была, когда работал собкором «Правды». А он щедрый был всегда, делился талантом. Знал, что лучше его никто не напишет, поэтому и не боялся конкуренции. Всегда мне предлагал вместе писать. Приятно было отправить из Каира материал за двумя подписями. Эта традиция писать вдвоем сохранилась. Когда он вернулся из Каира, мы вместе стали работать в редакции. Придумали серию небольших фельетончиков, которые подписывали псевдонимом Прикол — сокращение от Примаков — Колесниченко. Мы писали фельетоны чуть ли не каждую неделю. Они стали популярны, их заметили. Всё кончилось, когда один из заместителей главного редактора, который был откровенным антисемитом, вдруг заявил: «Что это за Прикол такой появился в «Правде»? Что за еврей? Убрать!..» С тех пор наши фельетоны перестали печатать.

Втроем — Примаков, Игорь Беляев и Колесниченко — написали книжку о шестидневной арабо-израильской войне. Дружеские отношения в молодости переплелись с творческими.

— Помню историю с матушкой Александрой, — продолжал Томас Колесниченко. — Примаков поехал в Иерусалим и там, по-моему, в русской церкви встретил матушку Александру, вдову композитора Александра Константиновича Глазунова. Глазунов в 1928 году уехал из России. Жил в Париже, там и похоронен. И Примаков написал великолепный очерк о Глазунове и о его жене. Глазунов просил перенести его прах в Россию. Примаков поставил этот вопрос в своем очерке, который мы отправили на просмотр в отдел культуры ЦК — такая уж была практика. Уже пора сдавать полосу, на которой стояла статья, а ответа нет. Я позвонил в ЦК одному человеку. Не буду называть фамилию. Его все знают, он культурой занимался. Зашел в пустой кабинет кого-то из членов редколлегии с вертушкой — правительственным телефоном. Мы еще молодые были, без вертушек. Звоню ему и говорю: «Вот у меня такой вопрос. Я из «Правды». Мы хотим напечатать такой-то материал о Глазунове и поставить вопрос о его перезахоронении на родине». Тот неохотно говорит: «А кто вообще знает, что он там похоронен? Все же думают, что он здесь похоронен». Я пытался объяснить: «Но ведь в энциклопедии написано…» — «А кто читает ваши энциклопедии? Вот вы опубликуете в газете, и тогда все прочитают. И вообще, зачем нам привлекать внимание к тому, что он там похоронен?.. Ну ладно, тут ко мне деятели культуры пришли… Какой у вас номер вертушки? Я вам потом позвоню» — «Знаете, у меня нет номера…» — «Ах, нет?!» И в трубке раздались гудки. Материал Примакова «Матушка Александра» напечатан не был…