Примаков

— Тем же самым, что делают все молодые люди во все времена, — ответил он. — Уверяю вас, Евгений Максимович не вел жизнь анахорета. Мы, как молодые журналисты во все времена, говорили о том, что старики нас зажимают. Обсуждались и более серьезные проблемы, но в узком кругу друзей. А это было трудное время — начало пятидесятых, когда за некоторые суждения можно было оказаться там, куда Макар телят не гонял. В узком нашем кругу царило полное доверие, и мы говорили откровенно. Говорили, что так дальше нельзя… А потом начался период шестидесятников. Зря его сейчас пинают ногами. Ничего из того, что есть у нынешнего поколения, не было бы, если бы не существовало шестидесятников. А Евгений Максимович — типичный шестидесятник…

Мы ходили в театры и обсуждали спектакли. Мы книгочеи. Мы черпали свои знания не в адаптированном телевизионном варианте, а из книжек. Прочтя хорошую книгу, хотелось поделиться, о чем-то поспорить. Так что это не было сообщество сухарей, которые с утра до ночи обсуждают служебные проблемы. Все дела обсуждали — личные, семейные.

Привычка к общению, потребность в общении была такая, что оно было систематическим, встречались если не ежедневно, то несколько раз в неделю. Мы были подвижнее, мобильнее, особенно с тех пор, как оперились и у некоторых из нас появились свои машины. Евгений Максимович лих-х-хой водитель. Я, во всяком случае, если оказывался с ним в одной машине, пытался уговорить его, чтобы я сел за баранку, а не он. Словом, проблемы, как съехаться, не было, а потребность в общении была… На футбол вместе ходили.

— И такой серьезный человек, как академик Примаков, любил футбол?

— «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей…» Мы с ним в молодости много времени уделяли футболу. Вы спрашивали, о чем мы говорили… Проблемы «Спартака»: почему тренер поставил того, а не другого игрока — это было темой нашего серьезного обсуждения.

— Примаков болел за тбилисское «Динамо»?

— Он разрывался между тбилисским «Динамо» и московским «Торпедо»…

В годы службы на радио Примаков приобрел еще одного друга, с которым они особенно сблизятся, когда оба окажутся в «Правде», — это Томас Анатольевич Колесниченко.

— Мы познакомились в 1956 году, — вспоминал Колесниченко. — Он работал на радио, в арабской редакции, а я в журнале «Современный Восток». Я писал ему на радио, он писал нам в журнал, и мы на этой, можно сказать, деловой почве познакомились и сразу подружились. Когда получали гонорар, шли в ресторан «Балчуг» рядом с радиокомитетом, не нынешний пятизвездный отель, а такой заброшенный, маленький ресторанчик. Мы могли там посидеть, отметить приятное событие. Но у нас, конечно, этим не ограничивалось общение, а сразу же появились общие интересы, общая компания. Он очень хорошо умел дружить. Помню, когда он приезжал из первых зарубежных командировок, собирал нас, каждому дарил рубашку.

Известный журналист Егор Владимирович Яковлев вспоминал, что первый в своей жизни холодильник купил только потому, что денег ему одолжил Примаков. Принес свою сберкнижку и сказал:

— Вот у меня есть столько-то, половину могу тебе отдать, а половина мне нужна, чтобы семью содержать.

Это оттуда, от грузин — верность друзьям. Друзьям дозволено то, что другим нельзя. Друг имел право сказать в глаза всё, что хочет, и он не обижался.

— Я как-то заметил ему, что мне не понравились слова одного нашего общего знакомого, — вспоминал Леон Они-ков. — Примаков остановил меня: «Он может, он друг». Я это запомнил. Друг вправе сказать всё, что считает нужным, это на дружбе не отразится.

Ну, конечно, объединяла любовь к застольям. Томас Колесниченко:

— Когда он стал главой правительства, мы очень переживали, что редко видимся. Такого раньше не было. Даже когда он был министром, мы встречались регулярно, почти каждую неделю…

Когда Примаков покинул Белый дом, его тесное общение с друзьями возобновилось.

Став министром иностранных дел и потом главой правительства, Примаков недолюбливал журналистов, считая, что многие из них пишут недостоверно. Но когда-то сам Евгений Максимович был очень заметным журналистом.