Приматы гнева

У меня есть предположение. Это преступление, совершённое своими. Малыш Джо убежал как раз перед закрытием (традиционное время для ограбления магазина), т. е. именно тогда, когда многие сотрудники зоопарка, вероятно, уже ушли с работы. Я полагаю, Толстушка Кортни Роберсон была одной из них. Она утверждает, что взяла малышку Нию «на прогулку» – не в зоопарке, который закрылся – но, видимо, снаружи рядом с ним, хотя в окрестности нет других достопримечательностей. Я думаю, что Кортни, помня шумиху с первым побегом Малыша Джо, выключила ток и выпустила его, а затем, с малышкой в руках, специально попалась ему под руку. Я не удивлюсь, если это она была агрессором. Я думаю, что Кортни добивалась или заманчивого судебного иска, или свидания, или того и другого сразу.

Если я прав, то жертвой здесь самым непосредственным образом стал «взбесившийся примат». Его заманили в ловушку и использовали. Но даже если я ошибаюсь, он всё равно жертва, и в этом случае не единственная. Неволя в зоопарке – это более серьёзный вред, чем быть укушенным в спину беглой гориллой.

Теперь, когда известно, что наши ДНК на 98% схожи с ДНК Малыша Джо и его сородичей, мы можем пересмотреть наши отношения с гориллами. Я ведь уже говорил о вашингтонском зоопарке? Лет 15 назад я зашёл туда вместе со словенским анархистом Грегором Toмчем.6 Диссидент-антикоммунист, он особенно любопытствовал по поводу подаренных красными китайцами панд. (Никто больше не называет их «красными китайцами». Почему? Они ведь не изменились.) Обезьяний вольер расстроил его: «Они слишком человечны», – сказал он.

Я понимаю, что он имел в виду. Я постоял минуту в одиночестве перед гориллой в клетке. Я посмотрел ему в глаза, и он посмотрел мне в глаза. Любой мог видеть смышлёность и боль – и это было в его глазах тоже. Томч был совершенно прав, но я хотел бы перефразировать его. Правильным будет сказать: «Мы слишком животные». Неволя Малыша Джо и многих других животных устрашающе напоминает нашу собственную, действительно указывает на нашу неспособность примириться с нашей собственной природой, животной природой. Приручив животных, мы окончательно превратили себя в домашних животных. Устроить себе побег, индивидуальный, от цивилизации – от государства, рынка, классовой системы, от религии и морали – всё это едва ли более реалистично, чем Малышу Джо пережить тёплую зиму в Бостоне, где он был пойман «около футбольного стадиона».

Но у нас есть действительно важное отличие от родственных нам животных. У нас есть язык. Недавние исследования установили, что язык не является тем эволюционным прорывом, каким считался на протяжении долгого времени. У горилл, оказывается, тоже есть элементарный язык, и в контролируемых условиях их даже можно обучить английскому языку жестов. Ноам Хомский не верит в это не потому, что это не так, а потому, что это опровергает его картезианскую лингвистическую теорию. Он похож на тех прелатов в XVII веке, отказывавшихся смотреть в телескоп Галилея, потому что они могли там увидеть то, что не может быть правдой. В честь схоластической глупости Хомского исследователи, изучающие Коко и её сородичей,7 назвали самую тупую гориллу Ним Химский.

Язык, особенно письменный, служил орудием господства. Подобно большинству жизненных истин, эта кажется экстравагантностью, преувеличением или метафорой, но это оттого, что очень трудно дистанцироваться от нашей языковой жизни (если только мысленно), чтобы увидеть её такой, как она есть. Отрезвляющий археологический факт: первую тысячу лет существования письменности (в древнем Шумере – теперь это Ирак) она использовалась исключительно для государственных записей и эпизодического восхваления диктаторов в духе Озимандиаса, которые всё ещё хозяйничают в Колыбели Цивилизации, только на этот раз это американцы. Грамотность настолько была прерогативой чиновников, что сам Хаммурапи, вероятно, не мог прочитать Свод законов Хаммурапи. Слово соединяет, но оно же и разделяет. Сначала стало возможным, а затем и реальностью, словом заменить обозначаемое в действительности, или даже заменить обозначаемое там, где заменять нечего (сразу приходит на ум «Бог», но также и «Страна»).

Вопрос в том, существует ли иной способ, если не с помощью языка, противостоять тому, к чему нас привёл язык. Даже те, кто говорят «да», могут противоречить этому самим говорением. Язык провозглашает единственную возможность, если таковая имеется, Великого побега. И это должен быть Великий побег, коллективное приключение, потому что всё меньшее этого является побегом Малыша Джо – куда? к чему? Вот в чём дело.

Малыш Джо убежал, но, зная, откуда бежать, он не знал, куда бежать. Интересно, что он думал об улицах Бостона, по которым скитался в течение двух часов. Вряд ли он мог найти там то, что искал, даже если он и задумывался об этом. Я по себе знаю, что сам я никогда об этом не задумывался.