Но это не совсем так. Нурия никогда ничего не хотела знать о магазине. Когда был жив отец, и наступало лето, он всегда нам заявлял: “Я не хочу видеть, как на каникулах вы лодырничаете, сидите дома и бьете баклуши. А ну-ка, живо, марш со мной в типографию!” И мы помогали ему проводить инвентаризацию, красить стены или делали еще какую-нибудь мелкую работенку. На самом деле отец был добродушным человеком, и каждый день в два часа дня разрешал нам пойти с друзьями в бассейн. Главное отличие между сестрой и мной в том, что она ненавидела весь июль сидеть взаперти, в то время как остальные развлекались. Мне, напротив, нравились освежающие тени опущенных жалюзи или прохладные уголки среди коробок с оборудованием, доходящих до потолка. Мне нравилось открывать книги, календари, почтовые открытки, безнадежно запоздалые журналы, которые никто никогда не забирал и, вероятно, никто никогда не прочтет. Одним словом, это был товар, который накапливался много лет, больше, чем было нам с сестрой в ту пору. Отец хранил его, потому что в свое время ему было жалко получать компенсацию с того издателя, который заболел, или с того представителя, которому не везло, который пил, или с которым круто обошлась жизнь. “Мода вернется, и когда-нибудь эти вещи станут антикварной стариной”, — говорил отец в оправдание накопившейся кучи бесполезного хлама. Отец не любил причинять боль. Этим качеством в людях я восхищаюсь, мне и самому хотелось бы им обладать.
Поэтому мне трудно видеть расстроенную маму перед тарелкой с остывшей едой. Маму, не владеющую рукой, с различными синяками и кровоподтеками, ненакрашенную, не имеющую возможности сходить в парикмахерскую и поддерживать активный образ жизни, столь характерный для нее.
— Если я пойду на пенсию, что мне, по-вашему, делать? — спросила она.
“Слава богу! — вздохнул я с облегчением. — Скорее всего, эта мысль начала представляться ей не такой уж плохой”.
— Да мало ли что, мама. Например, встречаться с подружками, путешествовать, записаться на курсы, ходить в театр… Теперь для пенсионеров существует тысяча вещей.
— Для стариков, — поправила она. — Ты рассматриваешь меня как старуху, Висенте.
— Ты немножечко старенькая, бабуля, — вступила в разговор Амели, не поднимая головы от айфона.
Для другого типа пенсионеров я включил бы в список среди прочих великолепных дел — посвящение своего времени внукам, но я знаю, что для мамы это не выбор. Когда сестра оставляет нам детей, что случается довольно часто, она знает, что должна поговорить именно со мной, потому что это дядя занимается ими, то есть я. При необходимости, если я вижу, что матери не до малышей, я иду к Нурии домой, чтобы помочь ей, хотя, если честно, этот вариант нравится мне гораздо меньше, потому что ее квартира всегда напоминает обезьянью клетку, а я терпеть не могу беспорядок и какое-то время прибираю в доме. Когда Нурия вставляет ключ в дверь, она находит свою квартиру совершенно новой, в смысле чистоты и гигиены. В душе сестры, должно быть, что-то шевелится, потому что она от всего сердца целует меня, и, надеюсь, она делает это искренне. Она ласково обнимает меня, даря на прощание теплый поцелуй, и называет Крошка Тинин. Так она называла меня, когда мы были совсем маленькими и еще не дрались.
Как бывало много раз, разговор закончился, но не завершился. Сестра стремилась повернуть беседу на тему детских каникул и лагерей, и наш разговор ничем не закончился, потому что все переключились на другую тему. Я молчал и твердил себе: “нужно время, нужно подождать”. Обычно я думаю так, когда мне необходимо успокоиться и подавить возмущение, связанное с третьими лицами. Однако я не успокаивался, так что пока все оживленно болтали, вероятно, для того, чтобы показать мне, что мое недавнее предложение не произвело на них ни малейшего впечатления, я поднялся и убрал со стола. На кухне я вывалил остатки паэльи в миску Паркера. Увидев, как мой пес с жадностью уплетает паэлью, я почувствовал, что вместе с объедками исчезает и мое стремление покорить неведомые земли.
4. Кофе