Читаем Приметы и религия в жизни А. С. Пушкина полностью

Письма его лишь по форме были эпистолярными посланиями, по сути же они представляли собой публицистические заметки и критические статьи на самые злободневные темы. В статье “Рабы" он касался человеческих взаимоотношений, в статье “Поляки” – конфликта России и Польши, а во многих других письмах-статьях затрагивал проблему происхождения государственности в России. Он впервые в исторической литературе указал на истоки варяжской легенды.

– Славяне, призывая авантюриста Рюрика и его шайку, имели в виду защиту своих границ от воинственных соседей и кочующих орд, бродивших в то время по Европе, – писал он, – многие народы прибегали к этому средству, которое всегда имело роковые последствия для свободы страны.

Продолжая развивать свои идеи, Лунин не оставил камня на камне от теории официальной народности, основную роль в которой играли самодержавие и православие. Ни то, ни другое, по мнению Михаила Сергеевича, никак не отражало действительности. Наоборот, на всех этапах истории России князья, а затем цари играли отрицательную роль и в критические моменты только народ спасал свое государство.

Письма Лунина проходили целый ряд цензурных барьеров и чиновники, перлюстрировавшие их, читали послания декабриста с большим интересом, чем запрещенные книги, а иногда “любопытства ради” делали копии и давали их своим друзьям. Именно на это и рассчитывал Михаил Сергеевич.

В Третьем отделении быстро поняли его тактику и шеф жандармов принял ответные меры. Он переслал Е. Уваровой наиболее агрессивное письмо брата, “из коего ее превосходительство изволит усмотреть сколь мало он исправился в отношении образа мыслей”. Бенкендорф был уверен, что сестра скорее сможет удержать декабриста, чем полицейские угрозы и административные запреты.

Екатерина Сергеевна обратилась к Лунину с горячим призывом не вызывать своими письмами гнев начальства. Но это не помогло. Тогда генерал-губернатору Восточной Сибири Руперту было приказано запретить Лунину всякую переписку. Руперт вызвал Лунина к себе и, показав ему недавно полученный приказ, сказал:

– С сожалением, Михаил Сергеевич, должен вам сообщить, что ваши письма навлекли негодование государя. Вот отношение шефа корпуса жандармов, которым вам запрещается писать письма в течение года.

– Хорошо, – ответил Лунин, – не буду писать.

– Так прочтите, пожалуйста, вот это, – попросил Руперт, протягивая заранее подготовленный лист бумаги, на котором уже содержался обычный для таких случаев текст. Лунин посмотрел с улыбкой на приказ и сказал:

– Мне запрещают писать, так я и читать не буду! Перечеркнул весь лист, а на обороте своим четким почерком вывел: “Государственный преступник Лунин дает слово целый год не писать”.

– Вам этого достаточно, ваше превосходительство? – спросил он, возвращая документ Руперту. Тот ничего не мог ответить от удивления. Михаил Сергеевич воспользовался его молчанием, поклонился и вышел.

И действительно, по почте он не отправил ни одного письма, но работать над своими произведениями продолжал так же настойчиво, как и раньше. Он хотел, чтобы молодежь знала истинные цели Общества, причины его возникновения, чтобы она знала о руководителях движения и не оказалась в плену официальной легенды.

В 1839 г. Лунин с оказией переслал сестре две тетради. “Первая содержит письма, которые были задержаны и другие, которые, очевидно, ждет та же участь, – писал он в предисловии. – Ты позаботишься пустить эти письма в обращение и размножить их в копиях. Их цель – нарушить всеобщую апатию”.

Цель эта была достигнута. Агитационные письма прорвали царские запреты и огромное, безмолвное пространство Сибири. Они явились самым ярким актом идейной борьбы конца 30-х годов. Лунин единственный из всех декабристов продолжал “действия наступательные”. Его поведение раздражало все высшее жандармское сословие, которому нужен был только повод для ареста Лунина. И вскоре этот повод был найден.

XII

Н. П. Успенский очень многое успел в жизни, но хотелось ему гораздо большего. Интересный собеседник, обаятельный, далеко не глупый человек, он понимал, что сделать карьеру на службе у генерал-губернатора Руперта непросто. И он решил использовать самый надежный способ – завоевать сердце госпожи Руперт.

Многочисленные настойчивые атаки Успенского были вознаграждены: молоденькая генеральша заметила обаятельного чиновника. Роман их развивался стремительно и госпожа Руперт даже способствовала продвижению Успенского по службе. Вскоре он стал чиновником по особым поручениям при генерал-губернаторе Восточной Сибири.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Адмирал Ее Величества России
Адмирал Ее Величества России

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

Павел Степанович Нахимов

Биографии и Мемуары / Военное дело / Военная история / История / Военное дело: прочее / Образование и наука
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное