Приметы весны

Несколько раз Вайда заговаривал с Замбиллой, но она держалась отчужденно. Однажды, когда Замбилла отстала от двигавшегося по пыльной дороге табора, Вайда тоже задержался и, поравнявшись с Замбиллой, спросил:

— Что, красавица, бежишь от меня, или боишься обжечься?

Замбилла рассмеялась.

— Чего мне бояться? Потухший огонек не жжет.

— Ах, так!

Не успела Замбилла отскочить, как Вайда обнял ее и поцеловал прямо в губы.

Замбилла, не оглядываясь, побежала за табором. Отец, увидев ее взволнованное лицо и трясущиеся губы, спросил:

— Что с тобой, дочерка?

Замбилла смущенно опустила глаза и, заглушив волнение, ответила:

— Ничего, батя. Бежала я дюже.

И все же Вайде удалось одурачить Игната Сокирку.

Два дня в таборе царило веселье. Все приняли участие в свадьбе. Не было только Ромки Дударова. Он неожиданно исчез и появился снова лишь спустя десять дней. В свадебной суматохе никто, кроме Михо, не заметил исчезновения Ромки. Когда же он, сумрачный, исхудавший, вернулся в табор, Михо участливо спросил его:

— Что с тобою, Ромка? Где ты был?

Ромка, глядя в сторону, безнадежно махнул рукой.

— Не спрашуй, Михась, плохо мне. Только, просю тебя, не спрашуй.

Так Михо ничего и не добился, хотя смутно догадывался, что Ромка любит Замбиллу и теперь горюет.

Вайда поселился с Сокиркой. Первое время старик старался сдерживать свое раздражение против зятя, потом все чаще стали вспыхивать ссоры. Вайда усвоил по отношению к старику покровительственно-иронический тон. Чем больше злился Игнат, тем подчеркнуто вежливее и спокойнее был Вайда, и это еще больше бесило Игната.

— Чего приплелся сюда, кой черт принес? — кричал Игнат.

— С вами познакомиться захотелось, — насмешливо отвечал Вайда.

— Собачий сын! — ругался Игнат. — Иди к своим парнэ!

Особенно частыми стали ссоры в последнее время, когда дела семьи пошатнулись.

Игнат Сокирка никогда за всю свою жизнь не знал довольства и сытости. Он был одним из немногих в таборе, кто трудился, а не отлеживался, как остальные мужчины. Игнат неплохо слесарничал, лудил и обучил этому сына. Когда табор останавливался у села или на окраине города, они отправлялись по дворам в поисках заработка: там замок починят, там кастрюлю полудят, там нехитрый инструмент изготовят. Больших доходов это не приносило, но все же старик и сын возвращались домой не с пустыми карманами.

Доходы Замбиллы были побольше. Она промышляла гаданием, пела во дворах старинные таборные песни. В последнее время, выучив песни Вайды, Замбилла умела разжалобить падких на псевдоцыганские романсы мещаночек.

Когда жива была старая Нодя, она умела как-то сдерживать буйный нрав Игната. Если на радостях по случаю удачного промысла, он начинал гулять, она мольбами, угрозами умудрялась выклянчить часть денег, и тогда семья кое-как перебивалась. После смерти жены Игнат с тоски, а скорее всего почувствовав свободу, разгулялся. Сколько бы ни приносилось в семью, все сразу проедалось и пропивалось.

Вайда в таких случаях всячески восхвалял тестя, сам вызывался сбегать за водкой, непрерывно подливал в кружки.

— Эх, была не была, все равно пропадать! — кричал он пьяным, срывающимся голосом. — Выпьем еще, батя.

— Выпьем! — охотно соглашался старик. Разгульная натура — единственное, что ему нравилось в зяте. В эти минуты он смягчался, спокойно разговаривал с ним, рассказывал бесконечно-длинные истории о своей молодости, о том, как любила его Нодя, когда была невестой, и о своей любви к цыганке Руже, встреченной однажды в таборе знаменитого Гришки Пыхвы. Но Ружа предпочла другого.

— Кволый такой, еле на ногах стоит, — рассказывал Игнат, — ну совсем как ота кляча Будзиганова, что подохла весной. — Он брезгливо скривился. — А полюбила… И за что полюбила, так и не поймешь. Я ж орел был! Никто, бывало, против меня не устоит. Чурило наш, он тож тогда молодой и еще сильнейше був, так я его раз-раз — и готов!

А Вайда рад, что старик разговорился, и все подливает в кружки.

Но Игнат вдруг уставится немигающими пьяными глазами на зятя, густые лохматые брови сердито сбегутся к переносице, и, изо всей силы ударив себя по колену, закричит:

— Это кто меня угощает? Ты, приблудный лошонок, меня, Сокирку, угощаешь? Дык это ж моя водка, а не твоя, — понимает твоя дурья башка? Я тебя угощаю! Я! У тебя ж карман пустой, как торба у прожорливой клячи. Ты поди заработай, а потом угощать будешь.

Вайда отодвинется от старика, деланно зевнет и, кивнув в сторону Замбиллы, скажет:

— С какой стати я буду зарабатывать? Что, у меня жены нет или она ничего не приносит? Хватит мне ее заработка на угощения.

Скажи эти слова кто-нибудь другой, Игнат нисколько не возмутился бы. В любом цыганском таборе не редкость, что женщина зарабатывает на пропитание, а мужчина проводит время, как ему заблагорассудится. И торговать-то на базар он идет, предвкушая не столько заработок, сколько удовольствие поторговаться, потолкаться среди людей.