Приметы весны

Она рассмеялась: взялась объяснять Кате то, в чем сама еще как следует не разобралась.

— И правда, нет дуэлей, — произнесла она задумчиво, точно рассуждая сама с собой, — не слышно, чтобы из ревности убивали или серной кислотой обливали. А почему? Любовь слабее стала?

— А почему же? — спросила Катя.

— Ты не спеши, Катюша… У нас сейчас любовь, наверное, сильнее, чем раньше. Ну, такая, как в «Оводе». Еще красивее. Людей борьба связывает. Интересы теперь общие. А если… если не любят тебя, то тоже легче пережить несчастную любовь.

— Вот-вот, я и говорю: не любишь — не надо, займусь подготовкой в вуз, — насмешливо сказала Катя. — Вот твоя хваленая любовь?

Марийка нетерпеливо махнула рукой.

— Ты послушай до конца, а потом говори, сколько хочешь.

— Ты бы говорила покороче, а то Михо уже охмурила, а теперь и меня охмурить хочешь.

— Надоело слушать — можешь идти, — обиделась Марийка. — Я тебя сюда не звала и никого охмурять не собираюсь.

Катя обняла Марийку.

— Не обижайся, золотко мое. Это я так. Ты же знаешь, как я люблю слушать твои рассказы. Послушаешь, и на душе вроде легче становится. Говори.

— Сбила меня, чертенок, — смягчаясь, сказала Марийка. — Теперь и не вспомню, на чем остановилась.

— Насчет того, как бывает, если не любят, — подсказал Михо и, сверкнув глазами, продолжал: — А я, если б любил, а она против пошла… c другим… так я б… убил!.. Пушкин правильно написал… Ото любовь!

У Марийки загорелись глаза, когда она взглянула на Михо, но, заметив, что его слова пришлись по душе Кате, она сказала:

— Нельзя так… Другие люди сейчас. И любовь… теперь другая. У людей общие интересы. Вместе трудятся, вместе борются. Рядом друзья, товарищи, вокруг жизнь интересная… Может быть, поэтому реже стреляются и травятся. А крепче любят…

Катя сидела притихшая. Так же как Михо, она не отрываясь смотрела на Марийку. Помолчав, сказала задумчиво:

— Может, и так… Только очень я его люблю… А он меня — нет. — Слезы появились у нее на глазах. Она вытерла их кулачком, как делают ребятишки, и тихо сказала: — Не любит он меня… Виктор… мой любимый. Точно знаю я.

И выбежала из комнаты.

Марийка посмотрела ей вслед и сказала с досадой:

— Вот договорились до чего… Ладно, продолжим решение задачи.

…Выйдя из клуба, они долго ходили по заснеженным, опустевшим улицам поселка. Несколько раз прошли мимо Марийкиного дома и шли дальше к речке, потом возвращались — и снова шли к речке.

Михо вел Марийку под руку. Она казалась ему маленькой, хрупкой, хотелось взять ее на руки и нести… Далеко, далеко… Долго нести. И, наверное, это было бы легко и очень, очень хорошо…

Потом они остановились у беленького домика.

Начинался март. Воздух был напоен влагой, но она оседала на землю не туманом, а густым инеем, серебрившим деревья и кустарники. Мохнатые, отяжелевшие ветви опустились, и под ними пряталась ночь, точно боясь, что ее заставят уйти раньше времени. Все вокруг выглядело как в сказке.

Скамейка у калитки была покрыта снегом. Михо взглянул на нее и на короткую меховую доху Марийки, смел снег рукавицей и, расстелив полу своего нового пальто, предложил:

— Садитесь. Ноги, наверное, заболели ходить.

Марийка колебалась.

— Зачем вы расстегнулись? Еще простудитесь.

— Не простужусь, привычный, — волнуясь, ответил Михо и снова попросил: — Садитесь.

Они сидели молча, точно вслушиваясь в частое и неровное биение сердца. Михо коснулся Марийкиной руки, и она застыла, словно малейшее движение могло выдать тайну. Не хотелось двигаться. Было так хорошо сидеть и молчать. И чувствовать, как рука осторожно, едва ощутимо, как будто нечаянно сжимает руку и теплые ручейки крови быстро-быстро бегут к сердцу, заставляя его стучать сильней и сильней.

— Марийка!

Михо сказал это или просто почудилось?

Марийка вздрогнула и, откинувшись, ощутила руку Михо, поддерживавшего полу пальто. Она вскочила и, волнуясь, проговорила:

— Уже поздно. Я пойду.

Она протянула ему руку. Михо порывисто привлек Марийку к себе. Но она вырвалась и побежала к дому.

Глава тринадцатая

Мать не спала. Едва Марийка постучала, как дверь отворилась, и Клавдия Петровна с тревогой в голосе и в то же время укоризненно сказала:

— Который час? Поздно уже.

Марийка взглянула на часы.

— Половина двенадцатого.

— Где же ты была? Или собрание опять?

— Не собрание. Гуляла.

Клавдия Петровна вздохнула.

— Холодно… Ужинать будешь? Бабка рисовая есть, пирожки.

— Нет, мама, не хочу. Мне бы чайку горячего, а то в самом деле продрогла.

— Хорошо, доню, сейчас разогрею.

Марийка прошла в свою комнату. Было жарко натоплено, и Марийка открыла форточку. В комнату ворвался легкий ветерок, принесший едва уловимый запах недалекой весны.

Марийка взглянула на фотографию отца, висевшую над кроватью, и подумала: «Что бы ты сейчас сказал?»

Степан Никитич был снят у колонны намалеванного дворца, во фраке и держал в руке цилиндр. И фрак, и цилиндр никак не вязались с внешностью сфотографированного.