Приморские партизаны

Мент, даже хороший мент, типа Башлачева – он все равно мент, то есть смотрит на жизнь глазами оперативного работника, живет от операции к операции, сидит в засаде, даже если сидит в туалете, людей делит на подозреваемых и обвиняемых, к служебной иерархии относится как к боевому братству, да и вообще – живет на войне. Сам считает, что это война с преступностью, но на самом деле она просто со всеми остальными. Ведет незримый бой, потому что, как поется в корпоративном гимне, так назначено судьбой для нас с тобой, но незримый бой, бой, который виден только одному его участнику, очень часто оказывается самой обыкновенной шизофренией, которая прорывается однажды то стрельбой по покупателям в супермаркете, то отрубленной головой сослуживца, то планшетом, который ты засовываешь в рот случайному задержанному.

И вот менты пришли к власти, взялись за дело по-милицейски в самом хорошем смысле, переловили всех карманников и квартирных воров, на улицах стало спокойнее, и как бы все хорошо, все довольны, но дальнейшее-то тоже понятно – разобрались с карманниками, занялись бизнесменами, потому что в представлении ментов бизнесмены те же воры. Сначала мелкие, потом средние, потом крупные, и смотришь – уже и ларек во дворе принадлежит участковому, и бензоколонка за углом – начальнику РОВД, и заводом самым большим владеет уже милицейский генерал, и получается, что порядок уже и не вполне порядок, а просто новый беспорядок, в котором менты и вместо бизнесменов, и вместо бандитов, и даже вместо карманников, вообще вместо всех. И идут годы, менты богатеют и строят себе замки на Лазурном берегу, а на их место приходят новые менты, молодые, у которых уже даже на старте нет никаких идей по поводу порядка, они в менты идут не за порядком, а за деньгами и за властью, и общество становится феодальным, а менты – дворянами, помещиками, крепостниками, и если где-то в народной толще зреет что-то похожее на национально-освободительную борьбу, то такая борьба, конечно же, начнется с того, что какой-нибудь крепостной крестьянин однажды возьмет вилы и поднимет на них первого, которому не повезло, помещика-мента, – так фантазировал Химич, не замечая, что слишком какая-то реалистичная фантазия получается, никакой игры, чистый реализм.

44

Иванов отложил уголовное дело, попросил у губернаторской помощницы кофе, вышел на балкон. Вид с балкона открывался вполне петербургский – парк, в нем фонтан с какой-то статуей, и если не смотреть направо, где торчат трубы ТЭЦ, можно ненадолго вообразить, будто ты где-то в Европе, не в России.

Иванов, как и всякий порядочный федеральный чиновник, относился к себе как к европейцу, случайно занесенному судьбой в эту дикую несчастную страну. Он любил Тоскану, у него там был домик, в котором пока что жила любовница, глуповатая студентка РУДН родом из Воронежа и их полугодовалый ребенок Петечка. Ни любовницу, ни Петечку Иванов, конечно, не любил и радости от встреч с ними не испытывал, просто вот так положено, что если ты большой человек в Кремле, то ты обязан иметь вторую семью, чтобы никто не подумал, что ты хочешь отличаться от остальных. В парке шумели краснолистные клены, Иванов смотрел на них и думал о своем тосканском винограднике.

Чего никто не понимает о больших людях из Кремля – да, у них у всех есть виноградник, замок и вторая семья, но чего у них нет – так это права бросить все и уехать к своему винограднику. Для такого требуется разрешение, иначе ты автоматически переходишь в разряд предателей, а это большая неприятность, потому что предателей никто не любит. И Иванов, как многие, где-то раз в год, не чаще, когда удавалось разглядеть в первом лице сентиментальное выражение, осторожно спрашивал – ну, может быть, пора мне? Первое лицо хмурилось и отвечало, что даже если и пора, то надо еще некоторые дела доделать – вот Олимпиада, а вот в Москве с мэром надо что-то решать, а вот в металлургии все сложно, ну и куда ж я вас отпущу? Иванов вздыхал и думал, что хорошо, вот сейчас разделаемся с московским мэром, и с Олимпиадой разгребемся, и в металлургию доктора пришлем, и вот тогда – но это «тогда» все время отодвигалось куда-то вперед, теперь отодвинулось тоже и уперлось в эти милицейские трупы. Рассказать кому – не последний кремлевский человек, совсем не прокурор и не следователь, копается в этом уголовном деле и придумывает, как с ним быть. Об этом ли он мечтал? Нет, не об этом, но выбирать не приходится, надо придумывать.

Начинать всегда надо с программы-максимум – как выглядел бы идеальный вариант. А как бы он выглядел? Да очень просто. У этой области есть два богатства – нефть на шельфе и янтарь. На янтарном комбинате достаточно полутора тысяч рабочих, на нефтяных вышках и терминале – пусть в два раза больше, три тысячи. С семьями пускай получится десять тысяч, еще тысяч пять на охрану – милиция и ФСБ, ну и все, больше не надо. А их тут – миллион с чем-то. Зачем этот миллион, кому он тут нужен?