Принадлежу всем вам

- Я им сказывала, матушка: говорят, что сейчас придут.

- Поди опять.

Прошло еще полчаса: игуменья начинала терять всякое терпенье. Келейница побежала опять собирать монахинь, и возвратилась с ответом, что они придут, когда уберутся, но теперь им недосуг.

- А! Им недосуг! - воскликнула матушка Мария. - Видно, я одна сижу руки сложа! Так я же сама вымету двор.

Она быстро вышла из своей келейки, схватила метлу и принялась за работу со всей неловкостью новичка. Между тем келейница бросилась к монахиням и объявила им, что "матушка двор метет". Сестры пришли в ужас и сбежались со всех сторон.

- Помилуйте, матушка, - говорили они, - что ж это вы сами?.. Мы виноваты, матушка, простите нас, ради Бога.

Она не отвечала, и метла двигалась быстро, но довольно бесплодно в ее руках.

- Матушка, - продолжали монахини плачевными голосами, - ведь это вы нас срамите... уж вы лучше чем-то другим извольте нас наказать за нашу глупость.

- Так -то вы меня любите, - заговорила вдруг она, - так-то вы меня бережете на старости лет?.. Подите, Бог с вами... вы мне не нужны.

И продолжала махать вправо и влево метлой, зацепляя ею то за куст, то за дерево, но через несколько минут рассмеялась и бросила ее на дорожку.

Случалось, хотя весьма редко, что она наказывала монахинь: иных ставила на поклоны, другим придумывала наказания, сообразные с виной и обстоятельствами. Раз одна из сестер ушла в лес, за орехами, не спросивши ее позволения, и отвечала дерзко, когда игуменья побранила ее.

- А! Ты выдумала еще грубить! - воскликнула игуменья: - Так знай же, что в продолжение всего лета ты в лес не пойдешь.

На этот раз она выдержала роль начальницы. Но когда сестры уходили толпой за орехами или ягодами, она говорила своей келейнице:

- Так мне жаль бедную Дорофею! Только простить ее не могу: она мне при всех нагрубила. Какой же пример другим? А ты возьми чаю и сахару и отнеси ей, будто от себя. Сохрани тебя Бог сказать, что я ей послала.

Но игуменья знала, что все эти женщины, не исключая и тех, которые забывались иногда преднею, горячо ее любят и усердно молятся за нее, и тепло было у нее на сердце.

XXVII

Она уже давно, по слабости здоровья, должна была отказаться от общей трапезы, однако, по праздничным дням обедала с сестрами, к великой их радости. В трапезной зале, где она садилась хозяйкой дома и матерью семейства, можно видеть и теперь написанный масляными красками портрет покойной игуменьи. Наморщенные ее черты поражают необыкновенной худобой; развивающаяся водяная, которая свела ее в могилу, придала глазам стеклянный оттенок; цвет лица безжизненный. Одна рука держит посох, с другой ниспадают четки. На той же стене поясной портрет Александра Алексеевича, который напоминает своей красотой героев романов его времени. Шинель наброшена на мундирный сюртук, георгиевский крест блестит в петлице, золотистые волосы оттеняют открытый лоб, голова задумчиво склонилась на руку, и грустная дума светится в карих глазах.

У входа в трапезную крупными буквами, по приказанию матери Марии, написаны два стиха из Апостола. В их выборе резко высказывается ее характер:

"Послушанием истине чрез Духа, очистив души ваши к нелицемерному братолюбию, постоянно любите друг друга от чистого сердца" (1Петра, гл.1, ст. 22).

"И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы" (IKop., гл. 13, ст. 3).

Зимние кельи игуменьи обители состояли из трех комнат, выходящих в коридор: столовая, маленькая спальня и небольшая гостиная или Красная комната, так называемая потому, что около стен стояли диваны, обтянутые красной шерстяной материей. Сюда собирались поочередно после вечерних правил около двадцати монахинь: большого числа посетителей красная комната вместить не могла. Старшим уступали диваны и кресла, а для младших был разостлан на полу ковер, и они оспаривали друг у дружки право сидеть "около матушкиных ног". Иногда одна из сестер читала вслух книгу духовного содержания, и чтение было часто прерываемо замечаниями или вопросами, на которые возражала игуменья. Но когда посетительницы были мало расположены к духовным прениям, завязывался разговор, иногда веселый, иногда более или менее серьезный. Мать Мария любила эти беседы, которые сближали сестер друг с другом и с ней, и где каждая говорила, не стесняясь, всё, что ей приходило на ум. Одна рассказывала сон, приснившийся ей, другая содержание письма, полученного из дома. Все работали, болтая; игуменья вязала шелковый шнурочек, предназначенный для образков, которыми оделяла бородинских посетителей. Она увлекалась иногда собственными воспоминаниями и рассказывала какое-нибудь событие из своей жизни. Тогда водворялась в комнате ненарушимая тишина, замедлялись в руках спицы и иглы, работницы опускали на колени шитье и вязанье и слушали с возрастающим вниманием.