Часть его хотела привычного проявления привязанности, хотя бы в этот раз. И если не привязанности, то, хотя бы в какой-то мере милосердия. Но Сорен был не в настроении для милосердия этой ночью, и Кингсли не пришлось подделывать крик агонии от первого проникновения. Он вгрызался в простыни, чтобы заглушить свой голос. Сорен едва не вывихнул плечо Кинга из сустава одной только мощью своих толчков. Была кровь, и Кингсли наслаждался ее видом.
Доказательство. Он протянул свои пальцы Сорену.
– Ты не можешь отрицать этого, mon ami. Верно? - Он продемонстрировал ему окровавленную руку. - Ты все еще хочешь меня.
В тот момент Сорен стоял у двери, ожидая, пока Кингсли закончит одеваться и придет в себя.
- Я никогда не отрицал, что хотел тебя. Я лишь отказывался брать тебя.
- Pourquoi? - вопрошал Кингсли. - Почему? Ты берешь ее всеми возможными способами, пользуясь каждой предоставленной тебе возможностью. Почему ее, а не меня?
Сорен не ответил, и за это Кингсли был ему бесконечно благодарен. Он знал ответ, но услышать его, означало, что сломается единственная, оставшаяся не сломанной, часть его духа.
Они вернулись в спальню Кинга, и Сорен не включил свет. Если бы он это сделал, Элеонор увидела бы кровоточащие следы укусов на груди Кингсли, синяки на его бедрах, рубец на пояснице. Кинг погрузился в тело Элеонор, смакуя непринужденность соития с настолько податливой и настолько желающей, но непокорной женщиной. Кингсли увидел что-то в Элеонор той ночью, искру жестокости в ее глазах, вспышку бунта и неповиновения. Сорен думал, что нашел в ней идеальную пару для себя, идеального сабмиссива. Возможно, она была так же идеальна, как и он; безусловно, она была так же красива. Но не сабмиссив. Не совсем.
Кингсли умел распознать свитча в человеке. В конце концов, он видел его каждый день в зеркале.
Снова и снова, той ночью они брали Элеонор, пока она практически не стала отключаться. И даже тогда это не имело значения. Кингсли скользнул на ее бесчувственное тело, входя в нее, и медленно толкнулся. Она проснулась на мгновение, негромко засмеялась и снова погрузилась в сон. Но Кингсли продолжал трахать ее. Что угодно, чтобы доказать Сорену, что, несмотря, на то, что ему было больно от их интерлюдии, он не пострадал.
За час до рассвета, пока Элеонор спала, Кингсли опустился на четвереньки возле кровати. И своим ртом, Кинг показал Сорену свою благодарность за то, что священник поделился самым драгоценным с ним в ту ночь. Кингсли сглотнул, наслаждаясь ощущением спермы внутри. То, что было между ним с Сореном, погибло, и было воскрешено на одну ночь. Без финального единения вечер не мог быть завершен. Восемь лет спустя он обнаружил, что Нора видела все это.
И восемь лет спустя это перед ней он опустился на колени. Если он не мог заполучить хозяина, как ему хотелось, он мог, по крайней мере, служить рабыне хозяина.
- Кингсли?
- Oui, mon ami? – Кингсли открыл глаза.
- Мне не стоит знать, о чем ты думаешь, не так ли? - спросил Сорен.
- Ты и так это знаешь.
Кингсли попытался и не смог замаскировать горечь в голосе.
- Не нужно ненавидеть ее, - сказал Сорен. - Это – я тот, кто причинил тебе боль. Ненавидь меня.
Роллс-ройс прибыл к их месту назначения в аэропорт, где их обоих ждал частный самолет. Их фотография, оригинал которой был отправлен Кингсли, хранилась в школе Святого Игнатия. Не зная, куда еще пойти, что еще предпринять, Сорен решил отправиться туда и навести справки. Кинг отказался позволить ему поехать одному.
Шофер подогнал автомобиль к остановке у ворот, вышел и открыл для них дверь.
- Не волнуйся, mon ami, - сказал Кингсли Сорену. - Я так и делаю.
Глава 12
Нора сделала себе мысленную заметку, что в следующий раз, когда она спросит кого-нибудь, “Вы не видели случайно Уесли Райли?” и они ответят, “Он в конюшне”, она проявит упорство и спросит, “О какой из семнадцати долбаных конюшен идет речь?”
В течение двух часов она бродила из амбара в амбар, каждый из которых был белым с красной аккуратной внутренней отделкой, в поисках Уесли, и не находила его. Малой лучше её знал, как спрятаться.