Повинуясь порыву своего большого и честного сердца, толстяк взял меня на руки и медленно понес в сторону по-прежнему неподвижного Компота. Мои голова, руки и ноги свешивались вниз безвольными плетями. Комфортным такой способ передвижения назвать было трудно, но истинное искусство, как известно, требует жертв — с точки зрения художественного замысла пьесы в целом и проработки данной мизансцены в частности, именно это положение было ближе всего к идеалу.
Огромный, залитый кровью воин торжественно несет прекрасного юношу, отдавшего ему часть своей жизненной энергии[73] и заплатившего за сей благородный поступок неимоверно дорогую цену.
И все же хорошо, что Билли, серьезно опечаленный моим самочувствием, шел медленно и торжественно, как и подобает человеку, убитому горем.
— Ну вот, теперь мы уж точно собрали воедино все финалы приторно-слащавых голливудских постановок и вылили весь этот сироп на головы местной аудитории.— Внутренний голос решил заполнить небольшую паузу, во время которой мои действия как актера практически сводились к нулю.— Послушай-ка, а тебе не кажется, что мы все же слегка переигрываем?
После всех этих впечатляющих сцен образ безвольного тела уже не мог полностью удовлетворить такой яркий артистический темперамент, как мой, поэтому я ответил чуть резче, чем следовало:
— Нет, не кажется.
— Ну-ну... Я смотрю, ты настолько вжился в образ, что и вправду считаешь себя борцом за справедливость, отдавшим всю кровь, до последней капли, во имя великой идеи.
А ведь он прав — я так увлекся, играя на публику, что даже на мгновение забыл: это не настоящая жизнь и даже не театр, а всего лишь дешевый обман со всеми его атрибутами. Проклятый седьмой раунд...
— Прости, был не прав. Совсем крыша поехала с непривычки — сам же видишь, какой головокружительный успех.
— Я-то, конечно, прощу, а вот что скажет Билли, когда узнает?!
Как раз в этот момент мы достигли места, где лежал не подающий признаков жизни Компот, и расчувствовавшийся толстяк пробормотал:
— Что же с тобой сделали эти.........?!
Он всегда умел живописно и красочно охарактеризовать негативные качества наших врагов, но на этот раз, как мне показалось, превзошел самого себя.
Билли переместил свою огромную ладонь к моему затылку и осторожно приподнял безвольно свешивающуюся голову. Тут я всерьез испугался, что он пойдет до конца: поцелует меня в лоб, бережно положит на землю и закричит на всю арену страшным голосом что-нибудь такое, чего и говорить-то не стоит.
Может быть, он так и поступил бы, но я вовремя успел открыть глаза, и впечатлительный Билли увидел в них искры вполне здорового веселья.
У полупокойников подобное жизнерадостное настроение встретишь редко, так что толстяк сразу понял: перед ним — элементарный симулянт. Его взгляд потемнел от гнева, а затем он опустил руки, и я, никак не ожидавший подобной реакции, рухнул на землю, даже не успев сгруппироваться.
— Во-оу! — непроизвольно вырвался из горла едва ли не предсмертный хрип.
— А-ах! — судорожно вздохнули трибуны, вероятно, решив, что молодой герой окончательно испустил дух — только так можно было объяснить варварское обращение Билли с моим неподвижным телом.
Пока происходили эти волнующие события, с арены утаскивали тушу мертвого амкараджса, одновременно посыпая свежим песком огромное пятно растекшейся крови.
Я упал совсем рядом с Компотом, и мои пальцы непроизвольно коснулись его лица.
— Кажется, колдун начинает остывать,— прокомментировал ситуацию внутренний голос.
— Проклятье,— выругался я про себя.— Старик находится между жизнью и смертью, и все, что нужно — как можно быстрее ввести ему порцию сублиматора. Но если я сделаю это сейчас, всем станет понятно, что налицо явное мошенничество.
Решение пришло почти мгновенно.
— Мне кажется, это нелепый и бессмысленный замысел,— опять встряло мое подсознание.
— У нас дешевый водевиль для непритязательной публики, а не высокохудожественная драма,— огрызнулся я.— Поэтому можно не озадачиваться стыковкой заведомо тупых кусков сценария. А впрочем, только ради тебя — попытаюсь хоть как-то свести концы с концами.
— Мне нужно немного взбодриться, чтобы оживить старика,— пробормотал я прерывающимся от слабости голосом, обращаясь к Билли.— Несколько пощечин могут привести меня в норму.
Два раза повторять не пришлось...
Затрещина была настолько сильной, что голова резко мотнулась в сторону. Вообще-то, это была не столько пощечина, сколько удар.
«Ты мне чуть было не выбил все зубы!» — хотел было обиженно закричать я, ощущая, как рот наполняется кровью, но, к счастью, не успел, потому что второй удар, не менее сильный, обрушился на другую щеку.
Перед глазами замельтешили искры, и я понял, что если не хочу фатально пострадать, нужно как можно скорее вставать на ноги. Наверняка у моего взбешенного друга все же хватит ума не посылать на глазах у всех «пришедшего в себя» соратника в нокаут.
С огромным трудом преодолевая головокружение и шатаясь из стороны в сторону (на этот раз вполне натурально), я уперся руками в грудь лежащего совсем рядом Компота и встал на колени.