«Принц» и «цареубийца». История Павла Строганова и Жильбера Ромма

«Вы сообщаете в своем письме, что меня обвиняют в подписании вместе с несколькими другими русскими обращения к Национальному собранию с запросом о получении места на трибунах во время праздника Федерации 14 июля, и добавляете, что, ежели сие подтвердится, мне запретят вернуться в Россию. Ничего подобного не было: я узнал об этом обращении только тогда, когда его зачитали у решетки Национального собрания. [зачеркнуто: Правда, у меня была мысль посетить этот комитет иностранцев, но она не получила никакого продолжения.] Если хотят использовать подобный предлог, не имея другого, то недостатка в таковых нет: я – член Якобинского клуба; я дважды участвовал в депутациях у решетки Национального собрания, а именно с [неразб.], которые дали клятву [неразб.]; почти каждый день я присутствовал на заседаниях Национального собрания, вел там записи, и в остальном мое поведение во время революции достаточно ясно свидетельствует о моем образе мысли. Итак, если кто-то непременно хочет меня обвинить, для этого нет недостатка в фактах. Но я не боюсь ничего, так как мои намерения чисты. Я никоим образом не являюсь мятежником, но люблю справедливость и принимаю ее сторону везде, где только нахожу».

Несмотря на крайне нервный, напряженный тон этой своего рода исповеди Попо, поступки, в которых он признается, были, на самом деле, совершенно безобидны в политическом плане. Депутации «Общества Клятвы в Зале для игры в мяч», в которых он, очевидно, принимал участие, не преследовали какой-либо конкретной политической цели, а носили преимущественно мемориальный характер. Членом Якобинского клуба он, как мы знаем, был чисто номинальным и всего в течение нескольких дней. Присутствие же на трибунах Национального собрания, при всем желании, едва ли возможно отнести к политической деятельности. По сути, «исповедь» Павла Строганова полностью подтверждает то представление о нем как о сочувствующем революции наблюдателе, которое возникает в результате изучения других источников, относящихся к этому периоду его жизни. Для характеристики собственного политического кредо молодого Строганова ключевой, по моему мнению, является следующая фраза, венчающая приведенный выше фрагмент послания Демишелю:

«В письме, которое я с частной оказией отправил отцу и где соответственно мог ему открыться, я сообщил, как я восхищаюсь Революцией, но в то же время дал ему знать, что полагаю подобную революцию непригодной для России».

* * *

Впрочем, пугающие прогнозы не сбылись: никто не собирался отлучать Павла Строганова от России, напротив, ему предписывалось вернуться на родину. Двенадцатого ноября в Страсбург прибыл Новосильцев, о чем Демишель двумя днями позже известил Ромма как и о предрешенном отъезде Попо в Россию. Получив эту весть, Ромм и его ученик направились в Париж навстречу Новосильцеву. Расставание стало нелегким испытанием и для учителя, и для ученика. Хотя их отношения складывались порой весьма непросто, все же за те почти двенадцать лет, что воспитатель и его подопечный провели бок о бок, они крепко привязались друг к другу. Однако Павел не мог допустить и мысли о том, чтобы, оставшись, нарушить свой сыновний и гражданский долг. В начале декабря, уже на пути в Россию, он написал отцу из Страсбурга: