«Принц» и «цареубийца». История Павла Строганова и Жильбера Ромма

«Я видел Даламбера. Он позировал художнику, писавшему его портрет. Можно сказать, что его рост и физиономия составляют разительный контраст с умом и способностями, принесшими ему столь широкую известность. Если бы художник не держал в руке карандаш, я бы его принял за ученого, а Даламбера – за слугу. Отец Бертье, которому я обязан этой беседой, спросил у него, какого плана следует придерживаться в своих занятиях молодым людям, желающим освоить математику. Даламбер посоветовал для начала курсы Безу, для совершенствования – работы Жакье и Эйлера, а для стремящихся постичь все, что есть наиболее трансцендентного в математике, – свои собственные труды. Последнее показало мне, какого Даламбер мнения о себе».

Не слишком благоприятное мнение, составленное Роммом о Даламбере, отразилось и в его описании встречи с Ж.Ж. Лаландом, которое дошло до нас также исключительно благодаря де Виссаку:

«В беседе он [Лаланд] хочет играть такую же роль, какую Даламбер играет в двух Академиях, членом которых состоит, – роль, так сказать, единственного судьи и руководителя. Тот, кто имеет несчастье ему [Даламберу] не понравиться, не понравится и обеим корпорациям. Он один занимается раздачей философских мантий и сажает в академические кресла не тех, кто этого заслуживает, а тех, кто его устраивает».[7]

Неприятный осадок у молодого провинциала оставался даже после встреч с теми учеными, которые вели себя далеко не столь заносчиво, как знаменитые математики. Беседой с физиками Ф. Розье и Ж.Э. Сиго де Лафоном (Sigaud de Lafond) он остался в высшей степени доволен, но, тем не менее, по ее окончании грустно заметил в письме: «Можете теперь судить, сколько времени мне приходится терять, чтобы окучивать (cultiver) всех этих господ». Главное же, что понял Ромм в первые недели жизни в Париже: его здесь не ждали и никто – даже люди, соблаговолившие принять в нем некоторое участие, – не горел желанием впускать его как равного в «республику наук». В том же первом своем письме из столицы он жаловался:

«Меня начинает задевать отношение ко мне всех этих ученых. Мне самому неприятны попытки заинтересовать персон первого ранга судьбой мелкого провинциала, который, не имея денег в кошельке, хочет заставить Даламберов, Боссю, Геттаров хлопотать о том, чтобы ему эти деньги добыть. Судя по всему, в моем поведении есть нечто шокирующее. Меня обескураживает не то, что я не могу встретиться с этими господами, а то, что мне приходится делать это слишком часто».

В столице Ромм совершил и еще одно неприятное для себя открытие: оказалось, что «республика наук» отнюдь не являла собою идиллическое братство или хотя бы содружество интеллектуалов, каковым она представлялась из Риома ему и его друзьям, судившим о ней по восторженным описаниям литераторов. Напротив, сплошь и рядом оказывалось, что те или иные ученые питают к своим коллегам далеко не братские чувства. Вот как описывал это Дюбрёлю Ромм на примере Ж.Л. Бюффона: