Принц Вильгельм I Оранский. В борьбе за независимость Нидерландов от Испанской короны

Но эти необыкновенные Нидерланды – маленький клочок земли с населением в три миллиона человек, где стояло больше трехсот укрепленных городов, – были не только местом, где находились самые передовые торговые и промышленные центры Европы, но и родиной ее самого древнего, гордого и богатого дворянства, и эти дворяне считали испанских грандов нищими выскочками. Вражда между нидерландцами и испанцами на своих начальных этапах была не враждой между народом торговцев и народом солдат и аристократов, по крайней мере со стороны нидерландцев. Первыми возненавидели незваных гостей дворяне. Для них испанцы были иностранцами из-за большой культурной разницы и оттого, что их цивилизация была слишком молодой: нидерландские дворяне считали, что испанцы только за предыдущие полвека из неизвестного народа стали господами Европы. Сдержанность испанцев, которую принимали за гордость, становилась пословицей в Европе, но она была ничтожной по сравнению с гордостью, которая скрывалась под большей общительностью нидерландских дворян. Именно из-за своей гордости и величайшей самоуверенности эти дворяне так долго осознавали, что делала с их страной ее связь с Испанией: они не могли поверить в такое.

Люди проживают историю, двигаясь вперед, но описывают ее, глядя назад. Мы знаем конец еще до того, как принимаемся рассматривать начало, и никогда не можем полностью представить себе, как это было – знать только начало. Война за освобождение Нидерландов в конце была борьбой маленького и в основном торгового народа против великой империи, но в своем начале она была другой. Конечно, испанская монархия с ее владениями в Новом Свете и в Италии имела больше ресурсов, чем Нидерланды, но вначале нидерландцы не вполне понимали, насколько велики эти ресурсы. Нидерландское восстание в конечном счете спасли от поражения упорство и одаренность среднего класса, но в первые дни восстания центром националистических настроений была аристократия. Более того, жители Нидерландов были очень далеки от того, чтобы считать себя маленьким угнетенным народом, заслуживающим жалости. Наоборот, они считали себя первым во всех отношениях народом Европы – первыми и по величию своей знати, и по великолепию своего брюссельского двора, и по совершенству своих искусств и изделий. Это они писали лучшие миниатюры, делали лучшие витражи, самые роскошные гобелены, писали лучшие картины и лучшую церковную музыку. Это у них, по крайней мере по их мнению, были лучшие стихи на французском языке, самые грандиозные здания, самые прекрасные города, самые крупные порты, самые благородные рыцари. Разве их «земля, общая для всех наций» не была центром и рынком всего мира? Разве их герцог не сказал о Париже насмешливую остроту: «Весь Париж уместился бы в моем Генте[1]»? Разве названия нидерландских провинций не проникли в языки и литературы всей Европы как названия лучших и самых благородных товаров, которые производились в этих провинциях, – аррасские гобелены, тонкое белье из Камбре, голландское долговечное белье, мехеленские и валансьенские кружева, эдамский сыр?

Такими были тогда Нидерланды – самый полный хаоса в политике, самый передовой в культуре и промышленности, самый населенный край в Европе; страна с многочисленным и активным пролетариатом – ткачами, портовыми рабочими, шахтерами, поденщиками, чьи гротескные лица, подходящие для горгулий, и неуклюжие тела известны нам по картинам Брейгеля, страна с энергичным и процветающим средним классом – торговцами, адвокатами, врачами, учителями, страна с гордой и древней аристократией. Страна, которую втягивали во внешний мир множество дел, международные связи ее дворян, финансовые предприятия ее торговцев и космополитические интересы ее моряков и судовладельцев. И наконец, это была страна, где не было даже подобия единства, где дворянство ссорилось с купцами, бюргеры с ремесленниками, города с сельской местностью, а торговцы со всеми так давно, что никто не помнил другой обстановки. В Нидерландах был очень любимой эмблемой пучок стрел с надписью «В единстве – сила» – самое красивое изображение желания, принятого за действительность, которое человек захотел бы увидеть. Но в дни потрясений в значении этой эмблемы была доля правды: как ни странно, эту разделенную страну парадоксальным образом объединяла любовь к ее разделенности. Вот что было единым для всех в Нидерландах – уважение каждым освященных временем особенностей жизни его соседей.

3