Принц Вильгельм I Оранский. В борьбе за независимость Нидерландов от Испанской короны

Поездка Вильгельма во Франкфурт была короткой: в ноябре 1562 года он должен был находиться в своем доме в Бреде во время родов своей молодой жены. Анна родила дочь, но та прожила лишь столько времени, сколько понадобилось, чтобы окрестить ее по полному католическому обряду. Маргарита прислала молодой матери несколько писем со словами соболезнования и сообщила Филиппу, что, как бы Вильгельм тайно ни сочувствовал еретикам, внешне он ведет себя безупречно.

Но ситуация в Нидерландах оставалась тупиковой: Гранвелла был глух ко всем намекам и по-прежнему с улыбкой на губах контролировал совет, а Монтиньи привез из Мадрида от короля только расплывчатые заявления о добрых намерениях. Дворяне три месяца ждали, не отзовет ли король Гранвеллу, осуществляя эти намерения, но этого не произошло, и тогда, в марте 1563 года, Вильгельм, Эгмонт и Хорн направили новое письмо, жестко требуя отозвать кардинала ради пользы общества. Прошли апрель, май, июнь, а Гранвелла оставался членом Совета. В июле разразилась гроза. Принц Оранский во главе депутации рыцарей Золотого руна предъявил требование, которое фактически было ультиматумом: Гранвелла должен уйти, иначе они не смогут гарантировать порядок в Нидерландах. В это же время Штаты Брабанта (несомненно имевшие поддержку сверху) категорически отказались платить субсидии, пока Гранвелла не уйдет. Маргарита предложила отправить новое посольство к королю, но Вильгельм не пожелал даже слышать об этом, указав, что прошлое посольство не принесло никакой пользы и что он, Эгмонт и Хорн покинут Государственный совет до тех пор, пока король не сдастся. Фактически это была забастовка главных представителей исполнительной власти. Маргарита направила Филиппу письмо, в котором умоляла его отозвать Гранвеллу; сама она уже капитулировала.

Гранвелла и король по-прежнему отказывались быть запуганными, хотя в августе, когда были созваны Генеральные штаты, даже кардинал посчитал благоразумным уехать из Брюсселя по крайней мере до тех пор, пока не разъедется толпа и не закончится это возбуждение. Внезапно Эгмонт и принц Оранский одели своих слуг в серые ливреи, украшенные рисунками пурпурного цвета в виде головы шута. Эта косвенная насмешка над кардиналом, слишком косвенная, чтобы выглядеть очень убедительной для людей нашего времени, привыкших к откровенным карикатурам и оскорблениям в политике, сразу была понята народом, воспитанным в традиции косвенных насмешек и скрытых значений. Регентша сразу же пожаловалась, и принц, выражая свое удивление тем, что кто-то принял пурпурные головы шутов за кардинальские шляпы, заменил их на колчаны, полные стрел. Намек на девиз Нидерландов: стрелы означали объединившиеся вместе провинции – был ясно виден каждому умному человеку.

Тем временем во дворце Нассау, как обычно, толпились приезжавшие и уезжавшие делегаты. Дворяне-оппозиционеры обедали там, щедро орошая обед вином, и по мере того, как вечера близились к концу, языки обедавших развязывались все сильнее. Монтиньи, подробно рассказывая о своих мадридских впечатлениях, громко заявил, что ему до тошноты надоело угодливое хождение на мессы в Нидерландах.

Письма Маргариты к Филиппу становились все более настойчивыми. Даже Гранвелла был за то, чтобы отступить, хотя бы на время. И король, которому было совсем не по вкусу сдаться перед политическим шантажом, начинал понимать, что сможет выстоять, только вызвав большие неприятности. А он хотел, чтобы большие неприятности начались в удобное ему время и стали предлогом для радикальных перемен, но не желал, чтобы они случились до того, как он будет готов.

Раньше была продолжавшаяся два года игра, в которой блефовали обе стороны, игра на выжидание: надо было увидеть, насколько далеко осмелится зайти принц Оранский. Теперь было ясно, что он зайдет так далеко, как будет нужно, чтобы избавиться от Гранвеллы. Зимой он с деланой неосторожностью, прикрывавшей расчет, весело заявил Генеральным штатам Брабанта или тем их участникам, которые тогда обедали вместе с ним, что им не надо беспокоиться о том, что беспорядки в Нидерландах будут продолжаться: Гранвелла хочет восстановить спокойствие, отрубив ему голову. Это возобновление давнего обвинения вызвало у кардинала ярость, которую усиливало то, что Вильгельм озвучил его самое горячее к тому времени желание. При тогдашнем настроении в Нидерландах Вильгельму достаточно было бы сделать еще два или три замечания в таком духе – и Гранвелле пришлось бы по своей воле спасаться за пределами этой страны.