Принц Зазеркалья

– Этот мир теперь выглядит не так, как я помню, Элли. Он постоянно меняется. Как будто мы – в книжке с картинками, которую листает ветер.

Я оглядываюсь через плечо, чтобы посмотреть на темный тоннель, и у меня перехватывает дыхание. Там как будто на целые мили тянутся граффити. Надписи «любовь», «смерть», «анархия», «мир», разбитые сердца, звезды, лица, нарисованные яркими флуоресцентными красками…

Совсем как в сточной трубе, в которой мы с Джебом чуть не утонули месяц назад. В той трубе, в которую мы часто лазили в детстве. Даже звуки здесь такие же. Вокруг каплет вода. Но есть одно большое отличие: рисунки на стенах движутся.

Разбитые сердца срастаются, пульсируют, а потом снова разламываются и кровоточат. Звезды перелетают туда-сюда, рассыпая искры, которые вспыхивают и потухают, оставляя запах горелой листвы. Лица сердито смотрят на нас. Я подавляю вскрик.

– Ты видишь?

– Это невозможно…

– Здесь нет ничего невозможного, – говорю я, встаю и рассматриваю ультрафиолетовые рисунки.

Ноги дрожат, но я все-таки делаю шаг вперед.

– Ты понимаешь, что это значит?

Папа молчит.

Конечно, он не понимает. Он не может заглянуть в мое прошлое.

– Это воспоминания Джеба, – объясняю я. – Наши воспоминания.

При мысли о том, что скоро я увижу его, мои мышцы оживают. Я направляюсь в дальний конец тоннеля.

– Элли, осторожнее!

Папа догоняет меня и хватает за плечо.

Я отмахиваюсь.

– Мы должны найти его!

Но с каждым шагом тоннель уменьшается, и мы тоже. Ну или нам кажется, потому что я вовсе не чувствую, что уменьшаюсь. Я достаточное количество раз проделывала это, чтобы запомнить ощущения.

Нет. Не мы становимся меньше, а рисунки растут и удлиняются. Они поднимаются со стен и прикасаются к нам, когда мы проходим мимо. Звезды обжигают мне рукава, сердца капают настоящей кровью, лица покусывают. Зубы у них холодные и колючие, как булавки.

Я дрожу; мы с папой шагаем быстрее.

В конце тоннеля, как будто на страже, стоит неоновая оранжевая фея. За спиной у нее раскинуты розово-сине-белые крылья.

Это я. Джеб когда-то нарисовал меня на стенке трубы в нашем мире. Но рисунок вовсе не покоится на стене. Фея смотрит на нас и зловеще преграждает путь…

– Стой сзади, – говорит папа, достает кинжал и размахивает им, глядя на фею.

Яркие цвета отражаются от сверкающего лезвия, железо огибает контуры рисунка. Папа без проблем проходит прямо насквозь.

– Иди, Бабочка. Это просто иллюзия.

Он протягивает руку. Я тянусь к ней, но тут нечто, скрытое в тени, толкает его в плечо. Папа роняет кинжал, и тот с лязгом падает на пол.

– Беги, Элли! – кричит папа.

Его хватают и волокут прочь.

Меня охватывает ледяной ужас.

– Папа!

Мой флуоресцентный двойник снова преграждает мне дорогу.

– От тебя останутся одни клочки, как и от других, – шепчет фея.

От нее пахнет грустью, давними мечтами, разбитыми надеждами, как от старых, покрытых пылью сувениров на заброшенном чердаке.

Я стискиваю зубы, подавляя отвращение и страх. Папа прошел прямо сквозь нее. Значит, она не настоящая.

Я бросаюсь вперед.

И налетаю на преграду. Каждая линия рисунка напоминает колючую проволоку. Я кричу, и фея отзывается эхом. Я выпутываюсь из колючек и падаю наземь, с такой силой, что кости звенят, пусть даже крылья смягчают удар.

Рисунок движется ко мне; лицо и тело феи искажаются, по мере того как она подходит ближе. Рот делается чудовищно широким. Она вопит:

– Рвите ее!

Колючие пальцы царапают мне шею. Заслоняя лицо, я пытаюсь прибегнуть к магии, чтобы призвать на помощь другие рисунки со стен. Но или я слишком напугана, или на них действует еще чье-то заклятие – они отказываются повиноваться.

Я откатываюсь, хватаю кинжал, который выронил папа, и наношу удар наискось по флуоресцентным контурам, но ничего не происходит. Фея вновь атакует, а вместе с нею и прочие граффити, теперь сошедшие со стен. Светящиеся рисунки из колючей проволоки окружают меня.

Я отбрасываю кинжал и накрываю голову руками, как мы делали в школе во время учебной тревоги. Дневник на шее дрожит и вибрирует. Я украдкой смотрю на источник тепла у себя на груди. Из-под туники выбивается свет, как будто слова на страницах дневника написаны инфракрасными чернилами.

Рисунки содрогаются и отступают. Они хнычут. Даже фея. Вернувшись на прежние места, они прилипают к стенам. Тоннель остается без охраны.

Я подбираю папин кинжал и бросаюсь вдогонку, ведомая алым сиянием, которое исходит от дневника. Я впервые вижу, чтобы эта крошечная книжечка так себя вела. Как будто заключенная в ней магия желает вырваться наружу. Не знаю, что послужило причиной, но я благодарна. Дневник спас мне жизнь.

Втянув под кожу тяжелые мокрые крылья, я петляю по узким коридорам. Звук капающей воды стихает. Кукольные сапоги шлепают по каменному полу. Нервы так и гудят при мысли о том, чтó рисунки собирались сделать с мной и что, возможно, сейчас происходит с папой.

«От тебя останутся одни клочки, как и от других… Рвите ее!»

Что имела в виду фея под «другими»? Я вздрагиваю в своей сырой одежде.