Принцесса Брамбилла

― Да, ― вмешался импресарио, ― да, синьор Джильо, я полностью признаюсь в своем неразумии, в своей слепоте. Как это я не сумел оценить ваш гений и хоть на минуту усомнился, что в вас одном найду свою опору! Вернитесь в мой театр, где вас снопа ожидают восторги, бурные рукоплескания всего мира!

― Не знаю, господа, ― ответил красивый молодой человек, удивленно глядя на аббата и импресарио. ― Не знаю, что вам, в сущности, от меня угодно? Вы называете меня чужим именем, говорите о совершенно незнакомых мне вещах... ведете себя так, будто знаете меня, а между тем я не помню, чтобы видел вас хоть раз в жизни.

― Ты правильно делаешь, Джильо, ― со слезами на глазах сказал импресарио, ― что так презрительно обращаешься со мной и притворяешься, будто и в глаза меня не видывал: поделом мне, я был ослом, прогнав тебя с подмостков. Все же, Джильо, мой мальчик, не будь злопамятным! Дай руку!

― Подумайте, синьор Джильо, ― прервал его аббат, ― подумайте обо мне, о «Белом мавре» и о том, что нигде вам не уготованы такие лавры, такая слава, как в театре этого честнейшего человека. Ведь он послал к чертям Арлекина со всей его грязной шайкой и опять сподобился счастья ставить мои трагедии!

― Синьор Джильо, ― снова заговорил импресарио, ― назначьте себе сами любое жалованье, выберите по своему вкусу костюм для «Белого мавра», я не постою за несколькими лишними локтями поддельного галуна, за лишней пачкой блесток.

― Но уверяю вас, ― воскликнул молодой человек, ― все, что вы тут говорите, было и остается для меня неразрешимой загадкой.

― Ага! ― яростно вскричал импресарио. ― Ага, я понял вас, синьор Джильо Фава, я отлично вас понял. Теперь мне все ясно... Этот проклятый сатана... ну да ладно, не стану называть его имя, дабы не отравить ядом своих уст... Он поймал вас в сети и крепко держит в когтях. Вы подписали ангажемент!.. Вы подписали ангажемент! Ха-ха-ха, вы раскаетесь в этом, но будет слишком поздно, когда у этого негодяя, этого жалкого портняжки, которого на то толкает дурь, смешное самомнение, когда вы у него...

― Прошу вас, любезный синьор, ― остановил молодой человек разгневанного импресарио, ― прошу вас, не горячитесь, будьте сдержанны. Я понял, в чем все недоразумение. Не правда ли, вы принимаете меня за актера Джильо Фаву, который, как я слышал, некогда блистал в Риме, хотя по сути был полной бездарностью.

Аббат и импресарио изумленно воззрились на молодого человека, словно увидели перед собой призрак.

― Вероятно, господа, вас не было в Риме, ― продолжал молодой человек, ― и вы только что вернулись. Иначе я не могу объяснить ваше неведение, когда весь Рим только об этом и говорит. Мне весьма прискорбно первому сообщить вам, что тот самый актер Джильо Фава, которого вы ищете и столь высоко цените, вчера на Корсо убит в поединке. Я лично совершенно убежден в его смерти.

― О, прекрасно! ― воззвал аббат. ― Свыше всякой меры прекрасно и великолепно! Значит, знаменитого актера Джильо Фаву какой-то сумасбродный, потешный малый вчера заколол мечом и тот свалился задрав кверху ноги? Право, любезный синьор, вы, должно быть, чужой в Риме и мало знакомы с нашими карнавальными шутками, а то бы вы знали, что у тех, кто кинулся поднимать мнимый труп, оказалась в руках только красивая картонная кукла! Недаром толпа разразилась оглушительным хохотом.

― Не знаю, ― ответил молодой человек, ― действительно ли трагический актер Джильо Фава был не живым человеком из плоти и крови, а только картонной куклой; достоверно знаю одно: при вскрытии все его внутренности оказались битком набиты ролями из трагедий некоего аббата Кьяри. И смертельный исход удара, нанесенного Джильо Фаве его противником, врачи приписали ужаснейшему несварению и полному разрушению пищеварительных органов вследствие чрезмерного потребления веществ, лишенных какой-либо питательности и соков.

Слова молодого человека были покрыты безудержным хохотом окружающих. Во время этого достопримечательного разговора «Caffe greco» постепенно наполнилось своими обычными посетителями, главным образом немецкими художниками, которые тесно окружили разговаривающих. Велика была злоба импресарио, но аббат просто впал в ярость.

― А! ― закричал он. ― А, Джильо Фава, так вот чего вы добивались? Это вам я обязан всем этим скандалом на Корсо! Но погодите... я отомщу вам... уничтожу...

И оскорбленный поэт разразился площадной руганью и вместе с импресарио обнаружил явное желание броситься на молодого человека; но немецкие художники схватили обоих за шиворот и с такой силой вышвырнули их за дверь, что они с быстротой молнии пронеслись мимо старого Челионати, который в эту минуту входил в кофейню и крикнул им вслед: «Счастливого пути!»

Как только молодой человек увидел Челионати, он быстро подошел к нему, взял его за руку и, отведя в дальний угол, сказал: