Принцесса Ямакидзу

Архипов оставил возликовавшей Кире копии своих работ и ушёл. Настроение его вновь стало паршивым. «Ладно, — решил он, заходя в супермаркет, — завтра усажу старика за комп и устрою ему слайд-шоу из картин Йерки, а потом мы их обсудим…»

Вернувшись к себе, Архипов вдохновился цветом купленного каберне и принялся за работу. Малолетняя вампирша и её престарелый слуга даже в черновом виде выходили по-настоящему пугающими, но Архипов так и не сумел придумать, что с ними делать дальше. Когда он рисовал банку, в которой на этот раз вместо бабочки было кровоточащее сердце, какой-то сюжет вроде бы забрезжил, но так и не высветился. А что если это сердце — её собственное, и она его хочет отдать кому-то, апатично размышлял Архипов, но в конце концов муки творчества наскучили ему, он залпом допил вино и лёг спать.

Встал он на час позже, чем обычно, и едва успел умыться, как раздался звонок в дверь. Это ещё кто, недоумённо подумал Архипов, шлёпая в прихожую. Тимофей Гермогенович обещался прийти ближе к полудню.

За дверью стояла Кира.

— С добрым утром, — сказал Архипов. Он был в одних семейных трусах. — Чего так рано?

Кира сделала извинительную гримаску.

— Ну проходи, раз пришла… А Тимофей Гермогенович где?

Кира протянула обрывок бумаги.

— Это от него?

Кира кивнула. Архипов взял бумажку, опознав в ней кусок репродукции одной из своих иллюстраций. Обидеться он не успел, равно как и припомнить, к какому произведению она относилась: на её обороте прытким почерком, но слабой и несомненно дрожащей рукой было выведено: «Приходите скорее, умоляю вас!».

— Что случилось? — встревожился Архипов, перечитав записку вслух.

Кира неопределённо и нетерпеливо пожала плечами. Только сейчас Архипов заметил, что она очень сильно взволнована.

— Подожди, — скомандовал он, — я сейчас!

Кира кивнула. Архипов убежал в спальню, натянул шорты и тишотку не в тон, вернулся:

— Пошли!

На улице было прохладно, на шершавом асфальте сверкали отполированные лужи — ночью прошёл сильный дождь. Архипов шагал стремительно и напролом, хлюпая вьетнамками, и Кира, старательно огибающая каждый водоёмчик, едва поспевала за ним, постоянно сбиваясь на бег.

— У тебя ключ есть? — выдохнул Архипов, подходя к железной двери подъезда, и Кира протянула ему связку.

Тимофей Гермогенович обнаружился в гостиной. Он беспомощно, как перевёрнутая черепаха, распластался на диване. На стуле возле стояла чашка с водой и валялся блистер каких-то таблеток.

— Что с вами?! — ужаснулся Архипов.

— Голова… — простонал Тимофей Гермогенович. — Раскалывается так, что тошнит даже… Я анальгин выпил — не помогло…

— Нужно вызвать «скорую»! — Архипов засуетился, захлопал себя по карманам. — Блин, я мобильник дома оставил! У вас есть телефон?!

— Не торопитесь… — прошептал Тимофей Гермогенович. — Присядьте, прошу вас… Мне нужно рассказать вам…

«О чём? — чуть было не ляпнул Архипов. — О бриллиантах, зашитых в гамбсовском стуле?» Он трудом подавил нервный смешок.

— Садитесь же! — потребовал старик. Его голос слегка окреп, в нём послышалась если не сталь, то медь. Архипов растерянно подчинился. Выслушивать исповедь умирающего мне ещё не приходилось, смятенно подумал он, аккуратно убирая лекарства и посуду на пол.

— Моя фамилия — Сефериадис, — Тимофей Гермогенович поведал об этом так, словно признавался в убийстве. — Говорит она вам о чём-нибудь?..

Ни о чём, хотел сказать Архипов, но сразу же вспомнил.

— Разумеется! — воскликнул он. Прошлым летом, пробуя свои силы в комиксах, он неплохо изучил творческую биографию прототипа главного злодея своей первой и пока что единственной графической новеллы.

Резьбарь и лепщик Тимотеос Сефериадис в середине восьмидесятых годов прошлого века был отлично известен искусствоведам северной Европы и Северной Америки своими скульптурами в стиле антик-модерн. Этот классицистический декоративный стиль вынесло на зыбкий берег популярности волной нью-эйджа, когда западные богачи, взыскуя исконной духовности, обратились за ней к мифам Древней Греции и Древнего Рима, отчего сделалось крайне модным ставить в садах каменных приапов, размещать под балконами алебастровых атлантов и украшать спальни щекастыми амурчиками. Делалось это не для красоты или престижа, а с прагматическими целями вроде приманивания удачи или сохранения здоровья, и сам Сефериадис, будучи православным, такое неоязычество не одобрял, эксплуатируя каноны античного искусства исключительно с эстетическими целями, о чём не раз говорил журналистам. Посчитав, тем не менее, что раз уж довелось попасть в струю, то лучше не барахтаться, а плыть по течению, он уехал в США, поближе к своим поклонникам, и там на одном из званых вечеров познакомился с гремевшей в ту пору оперной дивой. Анастасия — фамилию Архипов не запомнил, ибо не любил оперу — была русской эмигранткой, Сефериадис сам был на четверть русским и поэтому быстро нашёл с ней общий язык. Они поженились, и вскоре у них родилась дочь.