Принцесса из рода Борджиа

Извилистыми улицами Фарнезе вышел к Собору Парижской Богоматери. Мэтр Клод ступил под прохладные своды. Фарнезе подвел его к исповедальне и сказал:

— Подождите меня здесь… приготовьтесь к великому таинству…

Клод упал на колени и прошептал:

— Господи! Я не могу разлучиться с моим чадом! Ты видишь, что только я могу ее сберечь! Научи меня, Господи, довольно ли будет, если я скажу Твоему слуге, что он не должен больше плакать, что его ребенок жив! Господи, оставь ее мне на несколько лет… хотя бы на несколько месяцев!..

Фарнезе исчез в ризнице; вошел он туда светским человеком, а вышел кардиналом… Клод содрогнулся, увидев, как он пересекает просторный, пустой и мрачный неф. Фарнезе в светском платье был блестящим дворянином. Фарнезе-кардинал — во всем своем торжественном великолепии — был истинным князем Церкви… С достоинством, одновременно изящным и высокомерным, носил он свое красное одеяние; его манеры, поступь, осанка внушали уважение и вызывали изумление. Казалось, что огромный суровый собор служил театральной декорацией для этого блестящего актера.

Клод едва узнал его. Он трепетал. Охваченный жаждой высшего прощения, он ждал приближения кардинала со страхом и благоговением.

Дойдя до главного алтаря, Фарнезе преклонил колени. Возможно, его охватила слабость. Что-то похожее на стон вырвалось из его груди. Он опустил глаза, не в силах взглянуть на ступени, на которые когда-то упала Леонора…

Ах! Это страшное пасхальное утро 1573 года… Он вновь переживал его, перед его мысленным взором с ужасающей ясностью вновь вставала та сцена… Он вновь видел себя перед алтарем. Он совершал положенные действия, но думал только о ней. Его сердце пылало любовью, а разум ждал беды.

Леонора должна была стать матерью! Леонора верила, что в этот день он будет говорить со старым бароном де Монтегю!.. И в то время как его паства молча внимала ему, он лихорадочно обдумывал, как скрыться…

Бежать! Добраться до Рима! Оставить свою должность легата! Укрыться навсегда в каком-нибудь монастыре!.. Успокоенный этой мыслью, он повернулся, чтобы показать дароносицу собравшимся. И увидел Леонору!..

Бледный от воспоминаний, он приблизился к коленопреклоненному Клоду, ждавшему в просторной исповедальне…

И тогда другое чувство охватило его! Другая сцена явилась его воображению! Он вновь увидел виселицу на Гревской площади!.. Он вновь увидел, как палач забирает его ребенка!..

Ребенок… дочь! Возможность жить, любить, возродиться, быть может… Нет, ничего не сбылось… Он увидел себя рыдающим у ног Клода… Он услышал, как палач произнес:

— Ваша дочь прожила лишь три дня…

И эти же слова Клод повторил ему вчера. Этот* человек бросил его дочь умирать… возможно, убил ее? Кто знает… Фарнезе, столь величественный в своем красном облачении, подошел к распростертому на полу Клоду; в его душе бурлила ненависть.

О! Причинить этому человеку такие же страдания… отплатить ему мукой за муку, болью за боль. Заставить его рыдать, валяться в ногах, как сам он рыдал тогда, умоляя его.

Он сел не на обычное место исповедника — по другую сторону решетки, а рядом с Клодом, почти касаясь его… Клод не придал этому значения. Завидев кардинала, он радостно улыбнулся. В глазах его засветилось веселое лукавство.

«Как он грустен и мрачен. И как будет счастлив вскоре!» — думал он.

— Я вас слушаю, — ледяным тоном произнес Фарнезе.

Могучие плечи Клода свело судорогой, но он объяснил это влиянием огромного пустынного собора, где он чувствовал себя таким ничтожным… Он начал свой страшный рассказ… исповедь палача, ужаснувшегося такому количеству хладнокровно совершенных убийств.

Это была чудовищная исповедь. Фарнезе видел, как струится кровь, слышал хруст костей и стоны жертв… А палач, с всклокоченными волосами, дрожа и обливаясь потом, все рассказывал и рассказывал, иногда поднимая скорбный взгляд на кардинала…

Тот был холоден — ни слова, ни жеста; он ждал окончания исповеди… Наконец Клод, задыхаясь, умолк.

— Это все ваши убийства? — спросил Фарнезе после долгой паузы.

— Все, ваше преосвященство, — подавленно ответил Клод. — Я ничего не забыл…

Фарнезе закрыл глаза. Когда он их открыл, взгляд, подобный удару кинжала, заставил Клода вздрогнуть и замереть.

— Ты забыл самое мерзкое из твоих убийств, — сказал Фарнезе. — Ты вешал преступников, но не в этом твоя вина! Ты отрубил головы нескольким благородным господам, но и не в этом твоя вина! Ты четвертовал, сек плетью, ты заставлял кричать от боли, но не в этом твоя вина! Чудовище, загляни в свою душу и найди самой ужасное преступление в твоей мерзкой жизни!

Клод в ужасе поднялся… В то же мгновение кардинал тоже встал и сжал его руку.

— Твое преступление, — вскричал он голосом, в котором не осталось ничего человеческого, — твое преступление, Клод, не в этих убийствах, ведь ты был лишь орудием! Ты не более виновен, чем твой топор или твоя веревка. Твое преступление в том, что ты разбил человеческое сердце, мое сердце!

Клод хотел что-то сказать, но кардинал продолжал: