Принцесса Иза

— Он лжет, я не знаю этого человека, — прозвучал мелодичный голос, отдававший меня в руки людей, жаждавших гибели чужеземца.

Людская волна отхлынула от Изы и охватила меня со всех сторон. Я слышал тяжелое дыхание египтян, глаза их метали искры, и если бы не присутствие жрецов, то, вероятно, меня бы туг же растерзали.

Старый жрец поднял руку, все смолкло.

— Этот человек, чуждый нам, не признающий наших богов, смеющийся над ними, проник на наше богослужение: затем он, как вы слышали, солгал. Какому наказанию он должен быть подвергнут? — спросил жрец.

— Смерти, смерти! — пронеслось по всей зале, отдаваясь в высоких мрачных сводах.

— Да будет так, но раньше пусть на пытке скажет он нам, зачем пришел сюда, — произнес жрец и сделал знак рукой.

Меня куда-то повели. Вдруг один из ведших меня египтян наклонился к моему уху и прошептал:

— Одно слово и ты свободен. — Меня эти слова ободрили, значит, Иза помнит меня, и я опять был готов на всякие мучения, раз эти мучения могут быть ей полезны.

Мы шли довольно долго. Наконец меня привели в какое-то мрачное помещение, в котором валялись кости, черепа людей, а в одном углу лежала какая-то бесформенная масса, издававшая стоны. Можно было только догадываться, что это был человек: все тело его было истерзано, глаза, по-видимому, выжжены, кожа висела клочьями, руки и ноги перебиты.

— То же будет и с тобою, — сказал один из провожавших меня.

Я задрожал всем телом и остановился в дверях, но сзади меня толкнули в спину раскаленным железом; я дико вскрикнул от боли и вошел в помещение, где меня ждали ужасы пытки. Прежде всего меня раздели, повалили ничком на деревянный помост и большими гвоздями прибили руки и ноги в коленях, затем начали вырезать из спины ремни. Время от времени меня спрашивали, не желаю ли я что-нибудь сказать, но я, помня только конечную цель моих мучений, лишь мычал и старался думать об Изе, что придавало мне силы и бодрость. После этой операции меня сняли с помоста и перевернули на спину. Страдания были ужасны, но что было дальше — было несравненно мучительней: раскаленными щипцами мне вырвали глаза, вывернули все суставы на руках и ногах. Но, несмотря на нечеловеческие страдания, я ни разу не потерял сознания: я не только испытывал муки, но и ясно сознавал весь ужас своего состояния, а также сознавал, что одного моего слова достаточно, чтобы все прекратилось. Но для чего это было нужно? Я представлял собой груду мяса и костей и не мог понять, чем я мог быть полезен в таком виде Изе. Но я верил в нее и решил испытать все до конца.

Когда я был весь исковеркан, вышел старый жрец и спросил меня, не желаю ли я что-нибудь сказать. Я с трудом ответил ему.

— Нет.

— Если нет, то тебе вольют в горло кипящего масла. Подумай.

— Нет, — ответил я.

Мне было все равно, ничто не могло усилить моих страданий, но я ошибся: это было что-то невероятное, когда кипящее масло проникло в горло и желудок. Я хотел крикнуть, но не мог, хотел вздохнуть, но вместо воздуха в дыхательное горло попало то же кипящее масло. Я потерял сознание. Долго ли продолжалось обморочное состояние, я не знаю. Я пришел в себя, болей не было, только чувствовалась разбитость, все члены ныли. Я попробовал пошевелить рукой — она послушалась; попробовал подняться — и без труда это сделал: все конечности были целы. Я со страхом дотронулся до глаз — они были целы. Я не выдержал и разрыдался от радости. Я был счастлив вдвойне: все ужасы этой ночи для меня прошли бесследно, а кроме того, я выдержал часть испытания. Послышались шаги — ко мне подходил сторож-араб — надо было уходить из гробницы.

Возвратившись в Луксор, я отправился первым делом в ванну, чтобы немного подбодрить себя, — я чувствовал себя совершенно разбитым. Когда я разделся, то с удивлением увидел на теле следы как будто заживших ран, на коленях видны были следы от гвоздей. Меня это страшно поразило: значит, это не была галлюцинация; но тогда что же это было? При всей моей вере в возможность перевоплощения, в возможность общения с загробным миром — действительность превзошла все мои ожидания.

Весь день провел я в обдумывании всего того, что произошло в прошлую ночь, и, несмотря на невероятные муки, которые я испытал, ни на одну минуту не явилась у меня мысль о возможности не исполнить всего, чего требовала от меня Иза. Как мое тело, так и мое внутреннее «я» были всецело покорены ею.

На вторую ночь началось все так же, как и накануне, только мне казалось, что глаза принцессы Изы выражали мне сочувствие, подбадривали меня, однако так же, как и раньше, на вопрос жреца она ответила, что не знает меня, но в голосе ее мне почудились уже другие нотки: я не слышал в них того холодного презрения, которым дышали они накануне. Я чувствовал, что она довольна мною, и я вновь был готов идти ради нее на всевозможные муки.