Принцесса Клевская

Силы оставили Аламира. Он не произнес больше ни слова и лишь слегка повернул голову в сторону Фелимы, как бы прощаясь с ней. Веки его сомкнулись, и душа покинула его. У Фелимы уже не было слез плакать. Оцепенев от горя, она продолжала смотреть в лицо принца, пока служанки не увели ее из комнаты, в которой обосновалась смерть. Она молча вернулась к себе, но при виде Заиды боль вновь пронзила ее, и с горечью в голосе она обратилась к подруге:

– Вы можете быть довольны, сударыня, – Аламир умер. Аламир умер, – повторила она и, как бы для себя, продолжала: – Больше я его не увижу и навсегда должна расстаться с надеждой на его любовь. Моя любовь теперь бессильна привязать его ко мне, и мои глаза никогда больше не увидят его глаз. Только его присутствие помогало мне переносить страдания. Вернуть его никто не в силах. Ах, сударыня, – Фелима вновь обратилась к Заиде, – как могло случиться, что вы полюбили кого-то другого, а не Аламира? Как это было бесчеловечно! Он боготворил вас. Что вам могло в нем не понравиться?

– Но, дорогая Фелима, – мягким голосом ответила Заида, – вы же знаете, что это только усугубило бы ваши страдания. Прежде всего вы боялись моей к нему любви. Разве не так?

– Да, это так, сударыня. Конечно же, я не хотела, чтобы вы дали ему счастье, но я и не хотела, чтобы он умер из-за вас. Боже мой, почему я так тщательно скрывала от него свою любовь? Может быть, он обратил бы на меня внимание, может быть, это отвлекло бы его от вас? Что пугало меня? Почему я не хотела, чтобы он знал о моих чувствах? Мне остается утешать себя тем, что он догадывался о них. Конечно, если бы я призналась, он притворился бы, что любит меня, и тут же изменил бы мне, с чего он, собственно, и начал. Ну и что из этого? Все равно, те редкие моменты, когда он хотел уверить меня в своей привязанности, останутся в моей памяти самыми дорогими минутами всей моей жизни. Неужели после стольких страданий я должна пережить еще самое страшное – его смерть? Надеюсь, что Бог смилостивится надо мной и не даст мне сил вынести это горе.

В это время в дверях комнаты появился Консалв. Не зная, что в комнате находится Фелима, он пришел осведомиться о ее состоянии. Увидев ее, он хотел тут же удалиться, чтобы не усугублять своим присутствием ее боли, но она успела заметить его и закричала голосом, от которого содрогнулось бы самое бесчувственное сердце:

– Ради бога, Заида! Избавьте меня от присутствия человека, отнявшего у Аламира не только ту, которую он любил больше жизни, но и саму жизнь.

Крик боли лишил ее последних сил, и она потеряла сознание. Обморок Фелимы очень испугал окружающих, которые знали, что за последнее время ее здоровье сильно пошатнулось. Предупрежденные о случившемся, король и королева пришли к ней в комнату, и дон Гарсия приказал послать за лучшими лекарями, которым понадобилось несколько часов, чтобы с помощью им одним известных снадобий привести ее в чувство. Из всех, кто стоял у ее постели, она узнала только залитую слезами Заиду.

– Не печальтесь обо мне, – сказала Фелима, еле шевеля губами. – Все равно нашей дружбе пришел бы конец, так как я никогда не простила бы убийцу Аламира.

Это были ее последние слова. Она вновь впала в забытье и больше в себя не приходила. На следующий день в тот же час, что и Аламир накануне, Фелима умерла.

Смерть Фелимы и Аламира оплакивал весь королевский двор. Больше всех переживала Заида – она любила Фелиму как сестру, а причина смерти подруги легла на ее сердце тяжелым камнем. Консалв целыми днями не отходил от нее, пытаясь отвлечь от тягостных мыслей. Более или менее она пришла в себя лишь тогда, когда подошло время возвращения пленных на родину. Новая боль закралась в ее сердце – близился час расставания с Консалвом. Король уже вернулся в Леон, и для отъезда Зулемы в Африку оставалось лишь обговорить кое-какие мелочи, предусмотренные мирным договором. Зулема, однако, заболел, и его отъезд был отложен. От Заиды болезнь отца скрыли, чтобы оградить ее от новых переживаний после только что перенесенной утраты самой близкой подруги. Консалв не находил себе места, стараясь склонить Зулему на свою сторону, и даже уговаривал Заиду остаться вопреки воле отца в Испании – он считал, что Заида не нарушит этим законов благочестия, так как она пока еще не обращена в мусульманскую веру. Через несколько дней после того, как все придворные собрались в Леоне, Консалв зашел в покои королевы и застал Заиду, которая, склонившись над портретом из коллекции отца, рассматривала изображение красивого юноши с таким вниманием, что даже не заметила его появления.

– Вы с таким интересом вглядываетесь в портрет, сударыня, что я готов ревновать вас к моему собственному изображению.

– К вашему изображению? – воскликнула с удивлением Заида.

– Да, сударыня, к моему изображению, – ответил Консалв. – Я понимаю, что в это трудно поверить – настолько, не чета мне, юный араб красив, – но, уверяю вас, портрет, который перед вашими глазами, сделан с меня.