Принцесса Клевская

После чего он умолк; а затем, время от времени повторяя снова: «Она мертва, я больше не увижу ее!» – он разражался слезами и воплями и, казалось, потерял рассудок. Он сказал, что нечасто получал от нее письма во время своего отсутствия, но не удивлялся этому, потому что знал ее и знал, как трудно ей было решиться писать. Он не сомневался, что женился бы на ней по возвращении; он считал ее самой прелестной и самой верной из всех женщин на свете, он верил, что был нежно любим, он потерял ее в тот миг, когда надеялся соединиться с нею навеки. Все эти мысли причиняли ему жгучую боль, совершенно его сломившую; и признаюсь, что и я был невольно тронут.

Однако я вынужден был покинуть его и отправиться к королю, я пообещал, что скоро вернусь. Я и в самом деле вернулся и был несказанно изумлен, найдя его совсем не таким, каким оставил. Он стоял в своей спальне с выражением ярости на лице, то делая несколько шагов, то останавливаясь, словно был вне себя. «Входите, входите, – сказал мне он, – смотрите на самого злополучного человека на свете, я в тысячу раз несчастнее, чем был до сих пор: то, что я сейчас узнал о госпоже де Турнон, хуже смерти».

Я подумал, что рассудок его совершенно помутился от горя; я не мог вообразить, что есть нечто худшее, чем смерть женщины, которую любишь и которой любим. Я сказал ему, что, пока его скорбь имела какие-то границы, я не осуждал ее и сочувствовал ей, но что я перестану его жалеть, если он впадет в отчаянье и потеряет разум.

«Это было бы слишком большим счастьем для меня – лишиться разума, а вместе с ним и жизни, – воскликнул он. – Госпожа де Турнон была мне неверна, и я узнаю о ее неверности и измене на следующий день после известия о ее смерти, когда душа моя до краев наполнена самой жгучей скорбью и самой нежной любовью, какие только жили в человеческом сердце; в ту минуту, когда образ ее и ее чувства ко мне представляются мне самим совершенством, оказывается, что я был обманут и что она не заслуживает моих слез; и я так же горюю о ее смерти, как если б она была мне верна, и так же оскорблен ее неверностью, как если б она не была мертва. Если бы я узнал об измене до ее кончины, то ревность, негодование, гнев охватили бы меня и словно сделали нечувствительным к боли утраты; а теперь я в таком состоянии, что не могу ни утешиться, ни возненавидеть ее».

Судите сами, как я был изумлен словами Сансера; я спросил его, как он узнал то, что мне рассказал. Он поведал мне, что, как только я вышел из его дома, Этутвиль, его близкий друг, не посвященный, однако, в тайну его любви к госпоже де Турнон, явился с ним повидаться. Не успев сесть, он разразился слезами и стал просить у Сансера прощения, что скрывал от него то, что собирался сказать теперь; он умолял пожалеть его, он хотел открыть Сансеру свое сердце, ведь тот видел перед собой человека, более всех на свете опечаленного кончиной госпожи де Турнон.

«Это имя, – продолжал Сансер, – так меня поразило, что хотя первым моим побуждением было сказать ему, что я опечален больше, чем он, у меня не хватило сил говорить. Затем он рассказал мне, что был влюблен в нее уже полгода; что он все хотел мне об этом рассказать, но она прямо ему запретила, и так строго, что он не посмел ослушаться; что он понравился ей почти сразу же, как только в нее влюбился; что они скрывали свою страсть ото всех; что он никогда не бывал у нее открыто; что он был счастлив утешить ее после смерти мужа; и что, наконец, он собирался жениться на ней, как раз когда она умерла; но что этот брак, основанный на страсти, казался бы заключенным из долга и послушания: она сумела сделать так, что отец приказал ей выйти за него замуж, чтобы не было слишком разительной перемены в ее поведении, показывавшем, что она и не помышляет о вторичном замужестве.