Принцесса Клевская

Дофина велела сделать маленькие портреты всех придворных красавиц, чтобы послать их своей матери, королеве. В тот день, когда художник заканчивал портрет принцессы Клевской, дофина пожелала провести вечер у нее. Там, конечно же, был и господин де Немур; он не упускал случая увидеть принцессу Клевскую, не давая, однако, повода догадываться, что он этих случаев искал. В тот день она была так прекрасна, что он влюбился бы в нее, если б этого уже не произошло. Все же он не смел не сводить с нее глаз, пока ее рисовали, и боялся, как бы то наслаждение, которое он испытывал при взгляде на нее, не было слишком заметно.

Дофина попросила у принца Клевского маленький портрет его жены, который у него уже был, чтобы сравнить с тем, что был близок к завершению; все высказали свои мнения о них, и принцесса Клевская велела художнику что-то поправить в прическе на том портрете, который принесли от принца. Художник, повинуясь, вынул портрет из рамки и, сделав что было нужно, положил его обратно на стол.

Господин де Немур давно желал иметь портрет принцессы Клевской. Когда он увидел тот, что принадлежал принцу, то не мог удержаться от желания украсть его у нежно любимого, как он полагал, мужа, и подумал, что среди стольких людей, находившихся в той комнате, его заподозрят не больше, чем других.

Дофина сидела на постели и негромко разговаривала с принцессой Клевской, стоявшей перед ней. Принцесса заметила за полузадернутой занавесью господина де Немура спиной к столу, стоявшему у изножья кровати, и увидела, как он, не поворачивая головы, ловко взял что-то со стола. Ей нетрудно было догадаться, что то был ее портрет; это привело ее в сильное смятение, дофина поняла, что принцесса ее не слушает, и громко спросила, на что это она так смотрит. При этих словах господин де Немур оборотился, он встретил взгляд принцессы Клевской, еще устремленный на него, и подумал, что она могла видеть его поступок.

Принцесса Клевская была в немалом замешательстве. Разумно было бы потребовать свой портрет; но, если бы она его потребовала прилюдно, это значило бы оповестить всех, какие чувства питает к ней герцог, а потребовать его наедине значило бы едва ли не пригласить его высказать свою страсть. Наконец она рассудила, что лучше будет это ему позволить, и была рада оказать ему такую милость, о которой он даже не узнает. Господин де Немур, заметивший ее замешательство и почти догадавшийся о его причине, подошел к ней и тихо сказал:

– Если вы видели, что я сделал, сударыня, соблаговолите позволить мне думать, что вы этого не знаете; большего я не смею у вас просить.

И с этими словами он удалился, не дожидаясь ее ответа.

Дофина уехала на прогулку вместе со всеми дамами, а господин де Немур заперся у себя дома, не в силах сдерживать на людях свою радость от того, что заимел портрет принцессы Клевской. Он испытывал все самые приятные чувства, какие только может подарить страсть; он любил прекраснейшую женщину при дворе, он заставлял ее против воли отвечать на эту любовь и во всех ее поступках замечал то смятение и замешательство, какие рождает любовь в невинных юных душах.

Вечером стали со всем усердием искать портрет; так как рамка его была на месте, никто не заподозрил, что его украли, а подумали, что он случайно куда-то запропастился. Принц Клевский был очень огорчен пропажей и после долгих тщетных поисков сказал жене – но тоном, показывавшим, что он так не думает, – что без сомнения у нее есть какой-то тайный поклонник, которому она подарила портрет или который его украл, и что никто, кроме влюбленного, не довольствовался бы портретом без рамки.

Слова эти, хотя и сказанные в шутку, произвели глубокое впечатление на принцессу Клевскую. Они вызвали у нее угрызения совести; она задумалась о силе чувства, которое влекло ее к господину де Немуру; она поняла, что не властна больше над своими речами и своим лицом; она вспомнила, что Линьроль вернулся; что она не опасалась уже английских дел; что ее подозрения относительно дофины исчезли; что, наконец, отныне не было ничего, что могло бы ее уберечь, и что только отъезд мог бы дать ей безопасность. Но поскольку отъезд был не в ее власти, она чувствовала себя в последней крайности и готовой навлечь на себя то, что казалось ей худшей из бед, – открыть господину де Немуру склонность, которую она к нему питала. Она припоминала все, что говорила ей госпожа де Шартр перед смертью, и как она советовала ей предпринять любые шаги, как бы трудны они ни казались, только бы не поддаться любовному увлечению. Ей пришло на ум то, что говорил принц Клевский об искренности, когда рассказывал о госпоже де Турнон, и она подумала, что должна признаться ему в своей склонности к господину де Немуру. Эта мысль долго ее занимала; затем она стала удивляться, как такая мысль могла к ней прийти, сочла ее безумной и снова впала в замешательство, не зная, что предпринять.