Принцесса, которая любила дождь

— Не обижайся на него, — сказал Форсберг. — Сама понимаешь, он как лучше хотел. Все ошибаются, мы ведь люди, а не машины.

— Я понимаю, — сказала Эмма и убрала злосчастный снимок в сумочку. — Ладно, мне пора. Увидимся.

Форсберг кивнул и снова углубился в бумаги. Девушка поднялась и вышла из кабинета. Закрыв за собой дверь, она вынула фотографию из сумочки и снова как следует, осмотрела ее. Это было видно даже невооруженным глазом, сомнений не было — это не оригинал. После проведения всех своих исследований — Мартин Ильм оставил настоящую фотографию себе, подсунув Эмме копию.

13:00

Префект фон Штернгольдт стоял на балконе и глядел на лужайку из искусственной зелени, раскинувшуюся перед его особняком. В центре лужайки находился роскошный фонтан. Фонтан испортился еще в позапрошлом году, но у князя все никак не доходили руки заняться им. Вот и сейчас префект глядел на фонтан и попивал коньяк. Вообще за последний десяток лет князь Бернар фон Штернгольдт не расставался с алкоголем ни на один день. Но выпивка не спасала, она лишь усиливала его душевные страдания. Он все никак не мог понять, что же он сделал неправильно тогда, с самого начала, почти десять лет назад.

Десять лет назад он стал префектом. Десять лет назад он впервые увидел ее. И влюбился, с первого взгляда влюбился. Они были словно созданы друг для друга. Все началось в тот дождливый вечер. Она по привычке сидела на подоконнике, наслаждаясь шумом падающей с небес воды. Перед глазами вновь встала полузабытая картина, от которой защемило сердце и к глазам подступили слезы: настежь распахнутое окно, полумрак ее комнаты, одинокая точеная фигурка в коротком черном гипюровом платье, из-под которого так соблазнительно выглядывает кружево чулок.

Она сидит на подоконнике, опираясь спиной на раму окна, скрестив руки на груди и закинув ногу на ногу. За окном шумит проливной дождь, и не просто дождь, а ливень, вода стеной падает с бесконечных свинцово-черных небес. Он вошел, присел на пол у ее ног. Они молчали. Им так много можно было рассказать друг другу, но они молчали. Целый час они сидели молча, он — на ковре, она — на подоконнике. Внезапно молния расколола небо, прогремел гром. Она рефлекторно вздрогнула. И тогда он спросил ее, о чем поет дождь. Она смущенно улыбнулась, сказала, что в этой музыке каждый найдет что-то свое. «А что ты находишь в ней?» — спросил он. Она задумалась. Он не торопил с ответом.

— Удары сердца твердят мне, что я не убит, сквозь обожженные веки я вижу рассвет; я открываю глаза — предо мною стоит великий ужас, которому имени нет. Они пришли как лавина, как черный поток, они нас просто смели и втоптали нас в грязь. Все наши стяги и вымпелы вбиты в песок — они разрушили все, они убили всех нас. И можно тихо сползти по горелой стерне, и у реки, срезав лодку, пытаться бежать; и быть единственным выжившим в этой войне — но я плюю им в лицо, я говорю себе «встать!». Я знаю то, что со мною в этот день не умрет. Нет ни единой возможности их победить. Но и мне — право на то, чтобы видеть восход; у них — вообще нет права на то, чтобы жить. И я трублю в свой расколотый рог боевой, я поднимаю в атаку погибшую рать, и я кричу им «вперед!», я кричу им «за мной!». Раз не осталось живых, значит — мертвые, встать![5] — чуть слышно, с чувством продекламировала она.

Хлопнула дверь, оборвав его воспоминания. Он обернулся. Это был Альфан. Телохранитель прошел на балкон, встал рядом с князем.

— Все о ней грустишь? — спросил он.

Фон Штернгольдт вновь поразился этой способности Альфана интуитивно чувствовать мысли и переживания других людей.

— Да, — ответил князь. — Скажи, Симон, тебя не посещают подозрения?

— Какие? — насторожился телохранитель.

— Мне в последнее время кажется, что у нас в префектуре нечисто, — сказал князь.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Альфан.

— Я подозреваю, что среди нас завелся червь, — сказал фон Штернгольдт. — Маленький отвратительный червяк, подтачивающий изнутри сердцевину системы.

— Не может быть! — воскликнул Альфан.

Фон Штернгольдт удивленно уставился на него — впервые за все время их знакомства Альфан проявил хоть какие-то эмоции.

— Может, друг мой, вполне может, — сказал князь. — Вспомни М-2. Там крот работал три года, прежде чем его вычислили.

— Почему ты так решил? — спросил Альфан.

— Слежку за Дике организовали так, будто имели доступ к досье, а оно, как ты знаешь, храниться в моем компьютере, — сказал префект. — Нападение на колонну организовывали, зная время, место — абсолютно все. Даже количество машин сопровождения. Вопрос в том, кто это мог быть?

Альфан задумался.

— Да, — произнес он, спустя несколько минут. — Штурмовиков подозревать бессмысленно — они отчитываются перед Службой Безопасности, как и ты, и Вернер со своими людьми. А вот инспектор Шони… как-то интересно совпали по времени все наши неприятности с его приездом. Практически с ювелирной точностью. И Отто ван Риберг жаловался на слежку аккурат в день его приезда…

Князь внимательно смотрел на своего телохранителя.