Принцесса на горошине

- Я тебе не дочка. Все свои материнские чувства ко мне, ты оставила в студии, когда рассказывала, как с тобой поступили неправильно. Как тебя унижали, топтали и выгоняли. Я, отец. А потом взяла за это деньги. И опять взяла, и опять. Чтобы жить в этой квартирке, - я окинула жестом прихожую, в которой мы находились. – Которая даже не твоя. Чтобы есть в ресторанах, которые раньше тебе были не по карману. Одеваться в магазинах, о которых ты столько лет могла лишь вспоминать. И не говори, что в тот момент, когда ты получала гонорары, ты думала обо мне, и о наших с тобой отношениях.

- Уходи отсюда, - потребовала Лиля. – Ты нам не нужна!

- Нисколько в этом не сомневаюсь. Вот только все скандалы, сколько их не подогревай, в конце концов, набивают оскомину, и становится скучно. Мне даже интересно, сколько продержитесь вы. Это ведь зависит от интереса лично к моей персоне, правда? А не к вашим сплетням обо мне.

Лиля уперла руку в бок и с вызовом проговорила:

- Нет никаких сплетен. Мы говорим только правду.

Я покивала, потом посмотрела на маму и задала ей самый главный вопрос:

- Правду, мама? Ты говоришь только правду?

Взгляд у неё всё-таки был виноватым. Она хоть и старалась храбриться, старалась держать голову высоко поднятой, я видела её смятение и неуверенность.

- Я имею право рассказать свою историю.

- Наверное, - не стала я спорить. – Но стоит ли обвинять отца в том, что твоя жизнь сложилась так, как сложилась? И стоило ли рассказывать свою правду, зарабатывая на насущную жизнь скандалом?

- Тебе легко говорить, - сказала мне мама. – Ты никогда не знала никаких проблем. Ты никогда не знала, что такое нужда. Никогда не жила так, как жила я и твоя сестра.

- И я в этом виновата? – поразилась я. – Или отец виноват? А ты не виновата ни в чем?

- Не трогай маму, - потребовала Лиля, и снова указала мне на дверь. – Уходи!

Очень тягостное чувство возникает, когда тебя выгоняют. Особенно, когда это делают родные люди. Но я знала, на что шла, когда решила встретиться с ними. На другой исход рассчитывать было глупо. Я и не рассчитывала, но всё равно было горько, и от чувства несправедливости, которое сдавило горло, хотелось остаться и продолжить что-то доказывать. Но я знала, что это неправильно – оставаться. Поэтому я шагнула к распахнутой двери. Правда, обернулась в последний момент. Посмотрела на них.

- Я больше не буду стоять в стороне. Молча выслушивать то, что вы говорите о моём отце. За каждое слово о нём, я буду драться с вами. Но не так, как вы привыкли. Не скандалом. Я засужу вас за каждое слово неправды.

Я вышла, и за мной с громким стуком захлопнулась входная дверь. Я всего на мгновение остановилась, необходимо было перевести дыхание. Победительницей я себя совсем не чувствовала. Не чувствовала, что выигрывала хоть что-то от этой встречи, и, возможно, меня никто не похвалит за проявленную инициативу, скажут, что я лишь усложнила задачу, но в эту минуту я осознавала лишь одно – я для себя поставила точку.

Я снова в этом мире одна. Я – сирота.

Всю дорогу домой я молчала, Пал Палыч не приставал ко мне с расспросами, только время от времени оборачивался и смотрел на меня. В его глазах была тревога и сочувствие, и он, видимо, не знал, что мне сказать, и как поддержать. А я, если честно, была рада, что он молчит. Никакого сочувствия я не хотела.

- Сколько ещё всё это продолжаться будет, - услышала я его ворчание, когда мы приехали домой. Обращался он не ко мне, а к Шуре, они о чем-то негромко переговаривались в столовой, наверное, думали, что я не слышу. А я слышала. Сидела за отцовским столом в кабинете, дверь была приоткрыта, и, хотя, я не разбирала всех слов, но понимала, что они обсуждают ситуацию и жалеют меня.

Я не хотела слышать жалостливых речей. Понимала, что если меня начнут жалеть, я тоже начну себя жалеть, начну реветь, а мне не хотелось превращаться в слабую, избалованную, богатую, но никому не нужную девочку, которой меня представляла мама в своих откровениях. Я ведь не такая. Папа меня воспитывал не такой.

Я выдвинула верхний ящик стола, раньше отец держал там бумаги, документы, которые требовали его немедленного внимания, а после его кончины, этот ящик всегда был пуст. Только один конверт лежал в нём. Тоже важный, который давно требовал моего внимания к себе, но я всё оттягивала и оттягивала этот момент. Письмо отца, которое передал мне адвокат в день оглашения завещания. Я тогда приняла его, но так и не нашла в себе смелости его вскрыть и прочитать. Одна мысль о том, что я увижу почерк отца, вызывала в моей душе панику. Ведь письмо, написанное его рукой, вот оно – абсолютно реально. А папы уже нет. Несколько недель оно пролежало в этом ящике, но сегодня я его достала, и в порыве вскрыла его, стараясь не думать о том, что, возможно, через минуту уже пожалею. Ведь сейчас прочитаю, и больше не будет никаких посланий от отца. Никогда.

Я развернула, сложенный вдвое лист белоснежной бумаги. Увидела ровные ряды слов, написанные быстрым, округлым отцовским почерком, и сердце сжалось от боли.