Принцесса науки

— Не мне же первой начинать разговор, — однажды с горечью вырвалось у Софьи Васильевны, — может быть, я выдумываю несуществующие чувства, а Владимир Онуфриевич меньше всего думает обо мне и его устраивает такая жизнь. Иногда, читая его письма, мне кажется, дорогой профессор, что ему нужна только его наука и бесконечные дела, а обо мне он вспоминает из долга и пишет письма просто так, из вежливости.

Вейерштрасс пытался переубедить Ковалевскую, но она твердо стояла на своем.

— Если я ему нужна, он сам об этом должен сказать, а мне пытаться привлечь его внимание унизительно…

Такие разговоры были тяжелы для Софьи Васильевны, и профессор сам никогда их не начинал. Больше всего он боялся задеть легкоранимую душу ученицы и старался направить ее мысли в другое русло, а это лучше всего удавалось с помощью науки. За рабочим столом Ковалевская чувствовала себя в привычном мире и проводила там почти все время.

Приехавшая в Берлин Юлия Лермонтова удивилась ее необыкновенной работоспособности, несмотря на то, что сама много занималась химией.

«Ее способность в течение ряда часов предаваться самой усиленной умственной работе, ни разу не вставая из-за своего письменного стола, была поистине изумительна, — вспоминает Лермонтова. — И когда она после того вечером, проведя целый день в такой усиленной работе, отстраняла от себя бумаги и подымалась со стула, она была все еще так сильно погружена в свои мысли, что начинала взад и вперед ходить по комнате быстрыми шагами и наконец просто бегать, громко разговаривать сама с собой, а иногда разражаясь хохотом».

Только за письменным столом Софья Васильевна была счастлива. В творческом упоении она забывала обо всем остальном, и в такие моменты жизнь ей казалась прекрасной.

Ковалевской не хотелось отдыхать, не хотелось тратить время на что-нибудь другое, кроме любимой математики.

«Она ни за что не хотела выходить из дома, ни для того, чтобы гулять, ни для того, чтобы идти в театр, ни для того, чтобы делать необходимые покупки», — отмечает Лермонтова, рассказывая об их совместной жизни в Берлине.

Средства подруг были ограничены, а сами они крайне непрактичны. Поэтому они снимали первую попавшуюся квартиру, нанимали любую прислугу и мало обращали внимания на быт.

Сестра Вейерштрасса вспоминала, как однажды к ним прибежала очень взволнованная Софья Васильевна с известием, что ее обокрали. Профессор стал ее утешать, а потом разговор неожиданно перешел на интересующую Ковалевскую математическую тему, и она так увлеклась беседой, что совершенно забыла о происшедшем у нее дома неприятном событии.

Успехи Софьи Васильевны поражали и восхищали Вейерштрасса.

«Что касается математического образования Ковалевской, — говорил знакомым восхищенный профессор, — то могу заверить, что я имел очень немного учеников, которые могли бы сравниться с нею по прилежанию, способностям и увлечению наукой».

Высокая оценка скупого на похвалу Вейерштрасса радовала Софью Васильевну, и она старалась еще больше времени отдавать любимой науке. Но такие бессистемные занятия подорвали ее здоровье, она стала очень раздражительной, нервной, быстро утомлялась. Беспокоила ее и судьба сестры, которая с мужем находилась в революционном Париже и принимала непосредственное участие в деятельности Парижской коммуны.

Жизнь супругов Жаклар была нелегкой. Виктор Жаклар совсем еще молодым участвовал в конгрессе студентов всех европейских университетов в Льеже. За это его исключили из университета, а потом арестовали за участие в демонстрации студентов-бланкистов. Выйдя из тюрьмы, Жаклар стал агитатором среди рабочих, и вот здесь-то он и познакомился с Анной. А вскоре они стали мужем и женой. Летом 1870 года его судили как члена Интернационала (где он был представителем университетской молодежи) за заговор против Наполеона III и приговорили к ссылке. Но Виктор бежал в Швейцарию, за ним последовала жена. И в Швейцарии Жаклары продолжали работать. Анна работала в Центральном комитете Интернационала: переводила брошюры Карла Маркса для газеты «Народное дело», которая их печатала в приложении.

Через некоторое время супруги вернулись в Париж, где 18 марта 1871 года была провозглашена Парижская коммуна.

Жаклары возвращались во Францию через Лион. Виктор выступал на собраниях, и его выбрали народным комиссаром для сношений с Комитетом общественного спасения, и он вошел в делегацию города Лиона, отправившуюся в Париж. Обстановка в Париже была чрезвычайно тяжелая и сложная: город был окружен немецкими войсками, всякая связь его с внешним миром прекратилась.

Зная решительный характер сестры, Софья Васильевна не находила себе места.

«Мы в большом беспокойстве потому, что нет вестей от Анюты: муж ее — делегат Красной Лионской республики; из Парижа вестей нет, а из прусского лагеря — депеши, что в Париже сильная перестрелка и канонада неизвестно между кем», — писал Владимир Онуфриевич брату.