Принцесса-невеста

Обычно Феззик наблюдал за Иньиго и Уэстли или только за Иньиго, если тот фехтовал один. Но не в эту ночь. В эту ночь Феззик прятался за одним деревом Одного Дерева, росшим до самых небес. Обхватив живот, он старался не стонать и никому не мешать, но, говоря по правде, Феззик – сильнейший человек на свете, который зарабатывал на жизнь, причиняя боль, – вот этот самый Феззик был ужасно брезглив. Он переносил вид крови не хуже любого другого бойца, если кровь лилась из противника. Но он спросил Уэстли и Иньиго, что будет, когда Лютик станет рожать сына, и оба они, хотя были и не специалисты, в один голос сказали, что наверняка будет кровь, и не только.

Едва мозга достигли слова «и не только», Феззик рухнул наземь. В турецком есть особое слово, обозначающее это «не только», – «бюк». Обхватив живот, Феззик вновь и вновь думал: «Бюк». Судя по звездам в вышине, мальчик вот-вот появится.

К полуночи все сообразили, что дела не задались.

Когда Уэстли и Лютик разглядывали отблески заката на горизонте, схватки происходили поминутно, но так и остались. В десять вечера – тоже поминутно, и Лютик терпела бы их молча, как и все предыдущие часы…

…но в полночь стало сводить спину. С этим бы Лютик справилась; Уэстли рядом – подумаешь, спазмы. Она уже приготовилась надолго с ними свыкнуться…

…но боль переползла в бока, отыскала одну ногу, затем другую, запылала огнем…

…и с огненной боли в ногах мучения только начались.

Лютик побледнела, но оставалась Лютиком, и к тому же ее освещало пламя костра. Она по-прежнему завораживала.

Лишь на заре все они увидели, что сделала с нею боль.

Уэстли не отходил ни на шаг, разминал Лютику спину, массировал ноги, утирал пот со лба. Вел себя образцово.

К полудню они поняли, что дела не задались очень серьезно.

Притопал Феззик, глянул, убежал и вновь беспомощно спрятался за деревом. Иньиго схватил шестиперстовую шпагу и сражался с ветром, пока не увидел, что солнце садится вновь и все это длится уже вторые сутки.

– Не хочу тебя тревожить, – прошептала Лютик возлюбленному.

– Пока ничего необычайного, – ответил Уэстли. – Судя по тому, что мне говорили, тридцать часов – совершенно нормально.

– Это хорошо, я рада.

Когда пришла следующая заря, Лютик, уже явно слабея, выдавила:

– А еще что тебе говорили? – и Уэстли ответил:

– Все в один голос утверждают, что чем дольше роды, тем здоровее ребенок.

– Как нам повезло, что у нас будет здоровый сын.

К следующему закату речь шла только о выживании.

Феззик рыдал за деревом, а Уэстли совещался с Иньиго. Говорили они ровно, но вокруг уже витал ужас.

– Я в этом совсем не разбираюсь, – сказал Иньиго.

– Я тоже.

– Я слыхал, их разрезают и тем спасают жизнь. Режут женщине живот.

– Убить мою возлюбленную? Да я убью того, кто попытается.

Тут Лютик вскрикнула, и Уэстли кинулся к ней, упал на колени.

– …Прости… что от меня столько… беспокойства…

– Почему ты кричала?

Лютик взяла его за руку, сжала крепко-крепко.

– …позвоночник горит…

Уэстли улыбнулся:

– Повезло. Если с позвоночником такое дело, это явный признак, что вот-вот родится наш сын.

– Позвоночник – ерунда, тем более когда привыкнешь. По-настоящему было больно, когда сказали, что Робертс тебя убил. Вот это было трудно. Тогда я страдала. А это… – Она попыталась щелкнуть пальцами, но тело не слушалось. – Ерунда.

– Мы с Иньиго как раз говорили – куда отправиться, когда станем настоящей семьей. Помнишь, уезжая с фермы твоего отца, я думал про Америку? Мне по сей день нравится эта идея, что скажешь?

– Америка? – прошептала она.

– Да, это где-то за океаном, и знаешь, как я впервые тебя полюбил?

– …расскажи…

– Ну, мы были молоды, и ты только что ужасно меня выбранила, обозвала олухом и болваном, ты тогда все время обзывалась: «Мальчонка, вечно у тебя все наперекосяк. Мальчонка, ты безнадежен, ты безнадежный олух, никчемный ты болван».

Лютик с трудом улыбнулась:

– …я была ужасна…

– В хорошие дни ты была ужасна, но случалось и хуже, а когда за тобой стали бегать мальчишки, хуже стало некуда. Как-то вечером они все ушли, а я в конюшне чистил Коня, и ты вошла, напевая как дурочка, и сказала: «Какого парня в деревне ни захочу – любой мне достанется, ля-ля-тополя», и я отправился в хижину и сказал себе: «Ну все, мне плевать, забирай себе этих кретинов, я пошел», и я собрал пожитки и зашагал прочь с фермы, и тут я взглянул на твое окно и подумал: «Еще пожалеешь, что меня унижала, однажды я вернусь со всеми сокровищами Азии, прощай навек».

– …ты правда меня бросил?..

– В теории. В действительности случилось так: я повернулся, шагнул к воротам и подумал: «На что сдались все сокровища Азии без ее улыбки?» А потом снова шагнул и подумал: «Вдруг она улыбнется, а тебя не будет и ты не увидишь?» Я застыл под твоим окном, я понял, что должен быть рядом – вдруг ты улыбнешься? Потому что с тобой я был совсем беспомощен, меня так дурманило твое сияние, я был так счастлив быть рядом, хотя ты только и делала, что меня оскорбляла. Я бы ни за что не смог уйти.

Она выдавила самую нежную улыбку, на какую была способна.

Уэстли поманил Иньиго и прошептал:

– Мне кажется, мы уже близки.