Принцесса специй

Когда я вернулась к себе за прилавок, он сидел на корточках перед стендом с сувенирами ручной работы и разглядывал сквозь поцарапанное стекло миниатюрных слоников, вырезанных из сандалового дерева.

— Тебе они нравятся?

— Мне все здесь нравится, — его улыбка, словно цветок, раскрывающий лепесток за лепестком, скрывает в глубине что-то большее, чем слова.

Тило, глупо воображать себе, что он видит тебя сквозь магическую оболочку.

Я перебираю пальцами фигурки слоников, пока не нахожу одного — самой тонкой работы: аккуратно прорезаны глазки, ушки, линия хвоста, крошечные бивни слоновой кости остры, как кончики зубочисток. Я вытаскиваю его наружу.

— Я хочу, чтобы ты взял его.

Другой на его месте стал бы отказываться. Он не стал.

Я вложила слоника в его ладонь и пронаблюдала, как смыкаются его пальцы. Его ногти полупрозрачно светятся в тусклом свете магазина.

— Слон — символ обещаний, которые помнят и выполняют.

— А ты всегда выполняешь свои?

О боже! Почему ему пришло в голову это спросить? Я продолжаю как ни в чем не бывало:

— Дерево сандал — для смягчения боли, слоновая кость — для стойкости духа.

Он улыбнулся, мой Одинокий Американец, его ничуть не обманул мой уклончивый ход. Я смотрю, как один уголок его губ пополз вверх, обозначив на щеке упругую ямочку, такую славную, что мне страстно хочется к ней прикоснуться.

Чтобы себя отвлечь, я спрашиваю:

— Зачем ты пришел?

Тило, что если он скажет — к тебе?

— А что, всегда должна быть причина? — он все еще улыбается, нежно-острой притягательный облачной улыбкой, которая еще немного — и унесет меня в какие-то безвозвратные дали.

Я стараюсь придать голосу строгость:

— Всегда. Но только мудрые могут объяснить причину.

— Тогда, может быть, ты мне скажешь, что со мной, — его лицо посерьезнело, — сможешь понять по моему пульсу, как — я слышал — могут индийские доктора. — И он протянул мне худую руку, на которой видно переплетенье лазурных жилок под кожей.

— При чем здесь индийские доктора? — не могла удержаться я, чтобы не сказать. — Наши доктора учатся в медицинских колледжах точно так же, как и ваши.

Но — да простят меня специи — я беру его руку.

Я обхватываю пальцами его запястье, легкое, как невысказанное желание. Его кожа пахнет лимоном, солью и солнцем, обжигающим белый песок. Наверное, это только у меня в воображении мы сейчас будто бы вместе качаемся на волнах моря.

— Леди, леди, что здесь, черт возьми, происходит?

Харон, стремительный, как молния, врывается в дверь, закрывая ее пинком ноги. На его лице написано недовольство и подозрение.

Я отдергиваю руку, как какая-нибудь деревенская девчонка, застигнутая врасплох. И говорю, запинаясь:

— Харон, я и не думала, что уже столько времени.

— Иди пока помоги ему, я подожду, — говорит мой Американец невозмутимым голосом. Он неспешной походкой идет и скрывается в дальнем конце магазина между полок, уставленных пакетами с различными сортами гороха — мунг и урид — и техасским длиннозерным рисом.

Харон провожает его глазами, губы его плотно сжаты.

— Леди-джан, будьте осторожнее, уже темно, а вы пускаете всех подряд. Мало ли кто тут ходит…

— Харон!

Но его понесло — переключаясь на английский, Харон повышает голос так, что он эхом отдается в самых дальних уголках магазина. Его язык делается неповоротливым и тяжелым из-за слов, к которым он не привык. Неожиданно я чувствую стыд за его грубый акцент. Потом еще более глубокий стыд, от которого, как от пощечины, горит лицо, — за то, что стыжусь.

— Как могло оказаться, что у вас дверь не закрыта? Вы не читали в «Индия Пост» — только на прошлой неделе: какая-то банда ворвалась в 7-Eleven! Укокошили хозяина магазина — кажется, Редди его звали — тремя выстрелами в грудь. Не так далеко отсюда, между прочим. Лучше выставите этого парня, пока я еще тут.

Мне страшно неловко, потому что мой Американец, конечно же, все слышит.

— Если он такой весь из себя модный, еще не значит, что ему можно доверять. Я бы даже сказал, наоборот. Я о таких слышал — прикидываются богатыми мальчиками, чтобы задурить тебе голову. Если он и в самом деле богатый и так далее, зачем ему, такому сахибу, с нами якшаться? Держись от них подальше. Послушайте, леди, предоставьте это мне, сейчас я его отсюда выкину.

Я попыталась вспомнить, во что одет Американец, и, к своей огромной досаде, не смогла, — я, Тило, которая всегда гордилась своим проницательным взглядом. Еще больше меня злило, что Харон прав, и Мудрейшая, без сомнения, советовала бы то же самое.

Он сахиб. Не один из нас. Держись подальше.

— Харон, я уже не маленькая и могу сама о себе позаботиться. Я попросила бы тебя не оскорблять моих посетителей, — мой голос резкий и колкий, как ржавые гвозди. Так, значит, звучат слова протеста.

Харон даже опешил. На его щеках выступили красные пятна. Голос стал обиженно-официальным.

— Я только высказал свое мнение. Но вижу, что слишком много себе позволяю.

Я раздраженно покачала головой:

— Харон, я не то имела в виду.

— Нет, действительно, какое право имею я, простой человек, водитель такси, советовать тебе — леди.