Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа

Все мое существо, все жилы и нервы содрогнулись. Я хотела развернуться и с криком броситься прочь по коридорам, поднять всех с кроватей, из-за игровых столов, оторвать от любовных интрижек, чтобы стражники, придворные, кардиналы и даже мой отец выбежали из своих дверей и узнали, что Хуан Борджиа, герцог Гандия и любимый сын папы Александра VI, изнасиловал собственную сестру.

Но заговорил инстинкт – нечто более сильное, чем бездумное желание бежать, и я стояла неподвижно, пока он ощупывал мою губу.

– Если ты не чувствуешь боли, то ничего страшного – одна видимость, – сказал он. – Но мы все равно должны тебя подлечить. Жди здесь. – Он пошел было прочь, но остановился, кинул на меня взгляд через плечо. – Жди, – повторил он, как мог бы сказать нетерпеливой гончей или лошади.

Увидев, что я не двигаюсь, он отправился в свою переднюю.

Я посмотрела туда, где в другой двери Джованни оставил ключи. Представила, что подбегаю к ней, распахиваю. Я уже слышала собственные крики, призывы о помощи, разносящиеся по тихому Ватикану. Папочка пока оставался здесь, он еще не уехал в Остию. У меня еще есть время, чтобы…

Хуан вернулся с тазиком и куском материи.

– Сядь.

Я села на край кровати, ощущая тупую боль между ног. Он опустился передо мной на колени, намочил материю и принялся обмывать мою губу. Когда он снова опустил тряпочку в воду, кровь расползлась по ней, пронзила ее розовыми нитями.

– А теперь ты должна делать то, что я тебе велю, – сказал он, промокая уголки моего рта. Он заглянул мне в глаза – я смотрела на него – и улыбнулся. – Я знаю, ты сейчас хочешь одного: пожаловаться отцу. Ты хочешь, чтобы мы с Джованни заплатили за это своей жизнью. Я тебя понимаю. Никто лучше меня не знает, как мы умеем жаждать мести, когда у нас забирают то, что нам дорого. – Его рука, протиравшая тряпочкой мое лицо, задрожала. – Но ты никому ничего не скажешь, пока мы не будем знать наверняка. Ты будешь ждать и терпеть, что бы ни случилось. Ты меня понимаешь?

От безжалостной пронзительности его взгляда меня затошнило. Я снова проглотила слюну. Наконец мой голос шепотом продрался наружу:

– Почему?

Он наклонил голову. Увидев его жест, я вздрогнула – он напомнил мне отца. Было что-то сверхъестественное, даже жуткое в его ошеломительном сходстве с папочкой, и за это я ненавидела его еще сильнее. Он не имел никакого права так походить на человека, который дал нам жизнь, который приказал бы разорвать его на части за то, что он сделал сегодня.

– Почему? – Смешок растянул рану на его лице. – Потому что ты можешь забеременеть. – Он не отвернулся, когда в моих глазах загорелся огонек внезапного страха. – Такое очень даже возможно. Это совершенно точно случилось с моей женой. У меня мощное семя: я сделал ей сына с одного захода. Если то же самое случится и с тобой, тебе придется объяснить, кто отец ребенка. Признать, что ты совокуплялась со мной или что Джованни Сфорца и вправду сделал то, что категорически отрицают отец и Чезаре. И тогда все полностью изменится – для тебя. Как только станет известно, что ты беременна, это разрушит все их планы на тебя.

– Планы?

Я слышала его голос сквозь неясный гул в моих ушах, словно он находился за тысячу миль от меня.

– Да. Новый брак. Или ты думала, что они освободят тебя от Джованни и оставят в покое? Ты слишком ценное средство для нового союза. Но чтобы они могли тобой воспользоваться, ты должна оставаться девственницей – la immacolata Лукрецией, снова выставленной на продажу. Кто даст больше? – Язвительная ухмылка сошла с его лица. – Но если ты не сделаешь того, что я говорю, если ты рассердишь меня каким-нибудь образом, то я им сам все расскажу. Только они узнают о том, что ты увидела меня и напросилась посмотреть образцы. Что ты без всяких провокаций с моей стороны стала хватать меня. А ведь я всего лишь мужчина, слабовольный в том, что касается плотских утех, к тому же растерянный после сражений и ранения, одинокий, вдали от радостей супружеской постели. А ты, такая красивая, такая нежная, предложила мне утешение. Заверила меня, что это не грех. Какой между нами может быть грех? Mea culpa[68].

Его слова впивались в меня, как когти.

– Кому, ты думаешь, они поверят? – спросил он. – Его милости герцогу Гандия и гонфалоньеру, назначенному самим его святейшеством руководить армией? Или беспутной дочери, чей муж бежал от нее и чистоту которой они должны сохранить? Возможно, не имеет значения, кто виноват. Инцест все равно остается инцестом. Они запрут тебя в монастырь и не выпустят до самой смерти. А когда скандал замнут и я, как положено, покаюсь, то по-прежнему останусь сыном папочки.

Во рту у меня стоял привкус праха. Собрав всю слюну, какую смогла, я плюнула ему в лицо. Прямо на его рану, и влага потекла по его поврежденной щеке.

– Когда Чезаре узнает, он тебя убьет, – прошептала я.

– Думаю, что попытается, если узнает.