Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа

Я знала это. Рассчитывала на то, что так оно и будет. Ни один мужчина, включая даже моего отца, не смог бы сюда войти.

– Надеюсь, этих комнат вам хватит.

Настоятельница провела нас в небольшие апартаменты: скудно обставленная комната с уголком для сна, отделенным от основного помещения аркой без двери, с занавесью из полупрозрачной материи, за которой не удалось бы скрыть ничего недозволенного.

– Идеально, – пробормотала я, хотя и почувствовала, как напряглась Пантализея. – Прошу тебя, – сказала я ей, – передай матери настоятельнице подарки, что мы принесли.

– Не стоило этого делать, дитя мое, – запротестовала настоятельница.

На ее морщинистом лице появилось еще больше складок, когда Пантализея поставила саквояж на стол и извлекла мешочек со множеством восковых свечей. В последнюю минуту, когда мы собирались покинуть палаццо, я вспомнила прибаутку Адрианы, которая говорила: никогда не посещай священное место с пустыми руками. «И без материи», – добавила я, игнорируя гримасу на лице Пантализеи. Меня не волновало, если наше обиталище будет строгим до аскетизма, если я буду спать на соломенном тюфяке с тонким одеялом. Ради безопасности, которая мне требовалась, чтобы решить мою дальнейшую судьбу, нужно было пожертвовать роскошью.

Пантализея неохотно расстелила голубой бархат, расшитый золотыми гранатами, – подарок папочки.

– Для вашего покрова Богородицы[71].

– Спасибо, дитя мое. – Настоятельница вздохнула.

Она сделала едва заметное движение рукой, и из коридора появилась монахиня. Забрав подарки, она вышла так же бесшумно, как появилась.

– Ты, вероятно, устала, – сказала настоятельница. – Я тебя оставлю, отдохни. Но… – она подняла взгляд, прежде чем Пантализея успела отвести свой, – сначала, я думаю, нам бы стоило поговорить с тобой наедине.

Я кивнула. Когда Пантализея вышла, закрыв за собой дверь, я обратилась к настоятельнице:

– Я приехала не для того, чтобы осложнять вашу жизнь. И не хочу быть для вас обузой.

– И тем не менее ты делаешь и то и другое.

У меня перехватило горло.

– Да, боюсь, что так.

Я стояла неподвижно, сложив руки на животе, плащ свободно ниспадал с моих плеч. Моя поза говорила о том, в чем я не могла признаться. Я видела это в ее взгляде, который остановился на моем животе, потом поднялся к лицу.

– Когда ты ждешь ребенка?

В ее голосе не слышалось осуждения. Если бы я не знала ее, то решила бы, что она задавала этот вопрос бессчетное число раз.

– Может, и не… – Я запнулась. – Может быть, это не то, чего я опасаюсь.

– Но ты все же здесь. – Хотя она и не улыбнулась, ее выражение смягчилось – так смотрят женщины, которые хотя и живут вне мирских грехов, но хорошо осведомлены об их сути. – Ищешь убежища в этих священных стенах.

– Да. – Я подавила в себе желание рассказать ей обо всем. – Мне нужно время и место, чтобы отдохнуть. Пока я не буду знать наверняка.

Еще не успев закончить фразу, я подивилась собственному обману. Мое тело не подавало никаких знаков, которые подтвердили бы мои подозрения, я не ощущала ничего, что должна чувствовать женщина в моем предполагаемом состоянии, но уже все знала.

Семя моего брата уже росло во мне.

Настоятельница помолчала немного, потом согласно кивнула и повернулась к двери. Протянув руку к замку, она сказала:

– Ты просила убежища, и мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы обеспечить тебе его. Если со временем то, что привело тебя сюда, превратится в желание отказаться от мира и принести монашеские обеты, мы примем и тебя, как принимаем всех грешниц, ищущих искупления. Но мы не можем подвергать себя опасности. Не можем поступать так, чтобы наши сестры во Христе оказались под угрозой. Превыше всего мы должны блюсти нашу святость.

– Я понимаю.

– Надеюсь. Если те опасения, которые привели тебя сюда, подтвердятся, ты должна оставаться в этой комнате и не выходить за отведенную тебе часть монастыря. Другие не должны видеть тебя в таком состоянии. Когда ребенок родится, ты должна будешь отдать его, если решишь не покидать стен монастыря. Ни при каких обстоятельствах остаться с тобой здесь он не сможет. Если ты решишь уйти, ты должна будешь сделать это как можно скорее и забрать с собой ребенка. Мы не можем слишком долго нарушать наши правила. Среди нас есть такие, для которых вид и плач дитяти станет слишком суровым напоминанием о том, от чего они отказались. Искушения должны быть удалены ради нашего спасения.

Она не стала дожидаться моего ответа. Открыв дверь, оставила меня взвешивать возможности, которые мне предоставила. Но я пока была не способна их обдумать.

Вернулась Пантализея.

– Мы остаемся?

Скрытое беспокойство в ее голосе сказало мне: она все еще не уверена, что я принимаю правильное решение. Она пока не осознала точной причины моего бегства из палаццо и от моей семьи, хотя ей и было известно, что Джованни уехал в Пезаро и со мной после его бегства произошло нечто ужасное, неописуемое.

– Да. Мы остаемся. Или я остаюсь. Ты можешь уйти.

– Уйти? Почему я должна уходить? Разве служанкам не позволяется оставаться здесь при своих госпожах?