Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа

Я взяла Санчу под руку и потащила к двери, прочь от Пантализеи, пока кто-нибудь из них не сказал что-то такое, о чем потом будет жалеть. Пантализея осталась прибираться в моей комнате, но Санча не удержалась и перед уходом бросила ей еще один презрительный взгляд через плечо. По проходу через Сикстинскую капеллу мы поспешили в базилику: скамьи были уже заполнены, папочка находился на возвышении, его двор в сборе, а проповедник нетерпеливо ждал на кафедре.

Мы заняли наши места, и папочка подмигнул мне. Под шорох наших шелков Санча шепнула мне в ухо:

– Ты посмотри на Бурхарда. Разве он не похож на человека, который в жизни не пробовал сладкого?

Я перевела взгляд туда, где неподвижно стоял церемониймейстер с жезлом: его выпученные глаза смотрели вперед, губы были сжаты, словно у него несварение желудка. Веселье обуяло меня. Стараясь подавить улыбку, я взглянула на проповедника – доминиканца из Испании, судя по его аскетическим чертам и белой мантии. Тот начал монотонно вещать о том, как в этот день Святой Дух спустился с небес, чтобы наполнить Иисуса и Его апостолов божественным светом.

Санча толкнула меня локтем в бок:

– Ну, так похож или не похож?

Я отрицательно покачала головой.

– Не знаю, – пробормотала я, боясь, что если открою рот слишком широко, то не смогу сдержать смех.

Откуда мне знать? Ведь все считали меня девственницей. Я ничего не могла знать о той сладости, о которой говорила Санча.

– Не знаешь? – возмутилась та. – Что ты этим хочешь сказать? Ты не знаешь, пробовал ли он сладкое, или не знаешь, что такое сладкое?

Смущенный смех начинал душить меня. Чувствуя его у себя в горле, я схватила ее за руку. Она замолчала. Проповедник продолжал свой бубнеж. Внезапно она снова наклонилась ко мне. Теперь ее дыхание щекотало мочку моего уха.

– Кажется, теперь я знаю, что тебя мучит. Ты тоже никогда не пробовала сладкого, правда, cara mia?[59]

Я не смогла сдержаться. Хотя я тут же закрыла рот обеими руками, порыв нервного смеха, подавляемого мною много месяцев, вырвался с такой силой, что даже все колокола базилики разом не смогли бы его заглушить. Доминиканец раздраженно посмотрел на меня с кафедры. Бурхард сердито шагнул в нашу сторону. Я оглядела прихожан: кардиналы и епископы, послы, придворные и избранные слуги – они вытягивали шеи, чтобы увидеть, какой, черт побери, бес вселился в дочь его святейшества. Я пыталась заглушить смех, ибо знала, как неуважительно, как непочтительно веду себя.

Санча схватила меня и, тяжело дыша и хихикая, потащила по лестнице к мраморному балкону, где священники собирались петь послания апостолов. Наши дамы неуклюже следовали за нами, подняв юбки, наступая на ноги взбешенных прихожан. Шорох шелков и бархата был подобен шелесту крыльев сотни птиц, выпущенных на свободу. Когда мы добрались по лестнице до пустых кабинок для священников, выходящих во внутреннее пространство базилики, меня трясло от этого вулканического извержения чувств, а ведь я даже не подозревала, что их у меня столько накопилось.

– Позволь узнать, что тебя так рассмешило? – спросила Санча таким тоном, словно решила, что я сошла с ума. – Сегодня церковный праздник – ты не забыла?

– Нет, не забыла. – Я подавила новый порыв смеха, сотрясший мои плечи.

Смех грозил перейти в истерику. Пытаясь взять себя в руки, я искоса посмотрела на наших побледневших дам… по крайней мере, мои были бледны. А женщины Санчи, казалось, наслаждались зрелищем, если судить по тому, как они оттягивали вниз шейный вырез, обнажая ложбинку между грудями и свешиваясь через перила для воодушевления тех, кто пожирал их глазами со скамеек внизу.

– Ты права, – сказала я вдруг. У меня словно груз свалился с плеч. – Я никогда не пробовала ничего сладкого. Мое тело осталось таким же нетронутым, как и в день моего появления на свет.

Казалось, это не особенно ее удивило.

– Понимаю. Но ты же была замужем… сколько? Три года? – Когда я кивнула, она вздохнула. – И чего ты ждешь? Если у мужа нет желания, а если у него есть, а у жены нет, это еще не значит, что мы должны давать обет безбрачия. Существуют разные возможности.

– Какие? – Я сама не верила, что проявила столь неподобающее любопытство.

– Ну, вот такие. – Санча повела рукой, показывая на прихожан внизу.

Служба возобновилась, обещая быть скучной, как я и предполагала. Доминиканец бубнил, зачарованный звуком собственного голоса, отчего даже папочка начал обмякать на своем троне, не в силах противиться его занудству. Иные из кардиналов уже не выдержали, повесили головы на грудь, а те, кто помоложе, – слуги, секретари, конюхи и помощники послов, даже несколько молодых монахов – незаметно растворились в тенях под колоннами и принялись играть в кости или делиться сплетнями.

– Кто из них? – спросила Санча. – Кого бы ты выбрала, если понадобится?

Мне хотелось ей подыграть, хотя бы ради того, чтобы пощекотать нервы.

– Никто… – начала было я, но тут мой взгляд сам собой остановился на Альфонсо Неаполитанском.