Принцесса Володимирская

И Богдан помнил постоянно, что он, Осинский, родня первых польских фамилий и некоторых польских королей, внук Осинского, бывшего напольным гетманом литовским.

Часто юношу тянула молодая, бурливая кровь ко всякого рода увеселениям, и зрелищам, и забавам, где мог он быть не последним, но он боялся там запятнать свое имя!.. И оберегая, по завету матери, свое имя, он, бессознательно для себя, уберегал от пятна свою душу. Уже три года, как он был в Лондоне при посольстве и, имея при скромном образе жизни много лишних денег, ни разу не окунулся в мир кутежей, карт, женщин, поединков и частых скандалов.

Но зато граф Богдан начинал невыразимо скучать… Честолюбия у него не было; работы в посольстве он справлял неохотно… Что ему, графу Осинскому, если он достигнет даже звания посла, когда его предки по бабке были королями?.. Вдобавок, молодой человек скучал и грустил, как истый патриот, так как последние политические события хотели, казалось, привести его отечество на край гибели. Предчувствовалась всюду в Европе политическая смерть его родины.

Король Станислав-Август протестовал через всех своих посланников против насильственного захвата коронных земель, но никто из сильных государств Запада – ни Англия, ни Франция – не могли помочь и не хотели из-за Польши ссориться с тремя великанами Востока: с Фридрихом, Екатериной и Марией-Терезией – будущими великими в истории.

Первый раздел совершился невозбранно, и польские патриоты предвидели уже второй раздел и исчезновение отечества, de jure [13] , с карты Европы, то есть гражданскую смерть родины.

Все поляки, жившие за границей по делам личным или по обязанности, а равно и все эмигранты, все участники Барской конфедерации, хотя и принадлежали к двум различным лагерям – признавшим и не признавшим Станислава королем, – примирились теперь ввиду общего врага и сносились между собою.

Всякий поляк за последнее время был сам не свой, так как еще не прошло и полных трех месяцев после расхищения лучших провинций его отечества и захвата их тремя соседями без войны, без борьбы, даже не по праву победителя…

Осинский грустил в Лондоне под влиянием печальных вестей от родных, которые писали ему отчаянные письма о положении дел. Вместе с тем молодой человек не мог рассеять свою тоску ни в какой веселой компании.

За это время он, наконец, однажды решился кое-где бывать. Недалеко от него был театр, пользовавшийся плохой репутацией благодаря той публике, которая его посещала, и пьесам, которые ставились. Ни одно уважающее себя лондонское семейство не решилось бы появиться в этом здании, но молодежь высшего света, конечно, бывала тут часто. Иностранцы всех наций, конечно, могли бывать в театре, якобы ради изучения нравов чужой им страны и ради знакомства со всеми сторонами лондонской жизни.

И граф Осинский решился изредка бывать в этом театре, чтобы убить время, когда ему бывало особенно грустно.

Однажды, когда он сидел в своей ложе один и слушал какую-то пьесу, в соседней ложе, рядом с ним, появилась элегантно одетая красавица, поразившая его своей красотой.

Она смотрела смело, по временам дерзко, прямо ему в лицо, но не пошло вызывающим образом, а спокойно и самоуверенно разглядывала его, как неодушевленный предмет. Около нее поместился сопровождавший ее молодой человек, худой и болезненный, прерывавший постоянно игру актеров и общую тишину сухим дребезжащим кашлем. Это были, конечно, Алина и Дитрих.

Тут же, в театре, через одного англичанина, Осинский узнал, кто и что красавица, а через неделю решился представиться ей. Он был принят так же, как и многие другие, с кокетством, способным всякого обворожить и одурачить. Осинский так же, как и другие, поневоле вообразил, что красавица к нему немного неравнодушна, и поэтому быстро и юношески влюбился в нее.

Прошел месяц, а отношения их были все те же… Однажды г-жа Тремуаль взяла у него довольно крупную сумму денег взаймы. Граф обрадовался услужить и получить право на большее сближение. Но этого не оказалось на деле. Г-жа Тремуаль, очевидно, забыла про свой долг.

Наконец Осинский, все еще влюбленный, но ни разу не решавшийся на объяснение, получил вдруг известие, смутившее его. Он переводился в парижское посольство под начальство родственника Казимира Огинского, недавно назначенного посланником при дворе Людовика XV.

Граф объявил свой отъезд. Алина просила отложить его!! Зачем? Почему? Молодой человек несколько дней горел как на угольях, ожидая объяснения.

И вот объяснение, наконец, последовало в этот вечер. Ничего! Она тоже уезжает, но не в Париж. Они, может быть, никогда не увидятся…