Принцип мести

Выходя из клетки, я заметил, как к палатке направился Солдат Удачи. Очевидно, он хотел убедиться, что кавказский пленник действительно отвоевался и в случае необходимости добить его. Разумеется, я последовал за ним.

Зрители, находящиеся в колизее, не обратили на меня внимания – они уже были поглощены очередным зрелищем – настоящим боем настоящих гладиаторов, один из которых по заведенной в вечном городе традиции был вооружен щитом и мечом, а другой, трезубцем и металлической сетью.

Я откинул полог «трупницкой» и увидел катающихся по земле людей. Садовский, перехватив руку Солдата Удачи, в которой был зажат огромный тесак, пытался отвести его от своего лица, а свирепо сопящий наемник, играя потными мускулами, изо всех сил давил на рукоять.

Ему хватило одного удара ребром ладони по его вздувшейся от напряжения бычьей шее. Солдат Удачи обмяк и всей своей массой завалился на тесак, который Садовский успел развернуть в его сторону.

– Беги, – сказал я.

– Бегу, – не стал возражать Садовский.

Кажется, никто его не видел. Кроме Даши, с которой я столкнулся, выходя из палатки. Она была чем-то чрезвычайно взволнована – ее бледное лицо и прерывистая речь не оставляли в этом никаких сомнений.

– Тебя везде ищут, – выдохнула она.

Я совсем забыл! Победа в полуфинале открывала мне выход в финал. Уклониться от заключительного поединка я не мог: участник, по тем или иным причинам не вышедший на ринг, автоматически лишался премиальных. Как поется в песенке про старперов военной поры, независимо от того, жив ты или помер. Остатки хмеля мгновенно улетучились из моей головы: трезвее, чем в ту минуту, я был, наверное, только на государственном экзамене по истории КПСС.

Мое появление в колизее сопровождалось оглушительным свистом, топотом сотен ног и треском бамбуковых хлопушек. Пронырливые букмекеры сновали по трибунам, собирая деньги – игроки на тотализаторе делали последние ставки. Я чувствовал себя так, будто только что проснулся, причем не в своей кровати, а на площадке какого-то грандиозного театрализованного шоу под ослепительным светом направленных прямо в мое лицо софитов в окружении огромной толпы, которая напоминала в этот миг исполненного очей апокалиптического зверя. На какое-то мгновение я потерялся, оробел. Что хотят от меня эти люди? В экзальтированной атмосфере колизея, в настрое толпы – разнузданной, алчной и беспощадной – явственно ощущалось ожидание чуда, требование чуда и жажда крови. Казалось, публикой овладело какое-то коллективное безумие. И только фигура Спокойного выпадала из общего фона беснующейся массы, стояла как-то особняком: Спокойный медитировал перед боем, сидя на деревянной скамейке в стороне от трибун и судейского столика, как бы подчеркивая свою неслиянность и преходящим и суетным.

Я вошел в клетку первым, оставив все свои надежды, сомнения и предчувствия, планы и сиюминутные озарения за пределами панкратиона. Я вошел в клетку, как в другое измерение, где перестают действовать нормы человеческой морали и не имеют значения личные воспоминания, где все – изнанка жизни, и две тысячи лет, прошедшие со дня крестной смерти Христа – всего лишь символ на бумаге, а не долгий путь к сияющей вершине, где заповеди – ветхозаветный хлам, а душа – всего лишь заблудшая овечка в бездумном теле, основное назначение которого – убивать. Мне оставалось лишь принять это как данность и покориться своей участи. Страха не было, страх – плохой союзник. Надо мной довлело нечто граздо худшее – обреченность. Что я мог противопоставить Спокойному? Только умение держать удар. Нокаут был неизбежен. Но вряд ли подобный исход понравился бы организаторам состязаний и тем паче зрителям: их устраивала только смерть одного из нас, большой палец, известным жестом указующий вниз. С любой точки зрения это было достойное вложение их капитала.

Когда ставки были сделаны, Спокойный неторопливо снял шелковый халат, в который облачился после полуфинального поединка, и через противоположный вход прошествовал в панкратион. Он имел вид прогуливающегося человека, случайного прохожего, заглянувшего на огонек: взгляд рассеянный, выражение лица невозмутимое.

Прозвучал гонг. Я вздрогнул и вышел на середину арены. Принял боевую стойку. Спокойный как ни в чем не бывало продолжал свой моцион. Не думаю, что он заметил меня, во всяком случае, его демонстративно скучающая мина не выражала ничего, что свидетельствовало бы об идентификации моей персоны.

Наконец он соизволил обратить на меня внимание. Психологическая обработка, которой подверг меня Спокойный перед решающим поединком, выдавала в нем великого мастера. Он выиграл этот бой, не начиная его.