Принцип Полины

Я подпрыгнул до потолка. Все-таки я усвоил урок. Замечательно, великолепно. Но тотчас же нахмурился.

— Надеюсь, это вы постарались? — осторожно поинтересовался я.

Она напряглась.

— Разумеется. Я знаю, что у рецидивистов длинные руки, но на составление программ «Книги на 8-м» их влияние не распространяется. Вы, наверное, не понимаете, сколько сил я на вас положила. Роман трудный, плохо совместимый с вашим имиджем автора «Портанс». Эта апология преступления шокирует и отталкивает в той же мере, в какой привлекает.

Я поблагодарил ее за усилия, увенчавшиеся успехом, с искренним облегчением, в котором не было ни капли лести.

— Это ваш единственный шанс. Постарайтесь произвести хорошее впечатление.

Я постарался. Последовал всем советам. Надел рубашку без воротничка и свободный черный пиджак, чтобы соответствовать «имиджу автора “Портанс”». Поработал перед зеркалом над пресловутой «совместимостью», попробовал голос в стиле «нейтрального письма». Получилось совсем недурно. Надо сказать, что звонок Максима утром в день передачи почти избавил меня от мандража.

— Это я. Видел, что ты в программе сегодня вечером. Твой первый эфир, браво. Я только хотел тебя успокоить: я тут ни при чем. И даже не знаю, буду ли смотреть, — с тебя станется и это счесть вмешательством. Ладно, все-таки обнимаю тебя, дурья башка. И говорю тебе ни пуха ни пера. Не отвечай!

У меня сжалось горло от запоздалой нежности.

Передача прошла, на мой взгляд, неплохо. Мне дали слово первому. Ведущий был радушен. Он делал упор на персонаж Жана, писателя-механика, чью ничтожность с налетом мазохизма было ничем не прошибить — даже любовью с первого взгляда к вулканической читательнице, даже дружбой с пламенным негодяем, готовым подарить ему незаурядную судьбу. Он хотел знать, насколько все это автобиографично. Да, я на самом деле получил премию следственного изолятора за мой первый роман, но так ли произошла в жизни эта встреча? Кто скрывается за образом Фреда? В каких отношениях я сегодня с той, что послужила прототипом восхитительной Мелани? И вправду ли я пережил эту постельную сцену втроем в университетском кампусе?

Я изворачивался как мог, ссылаясь на вымысел, у которого свои законы. Гостья справа, прославившаяся своими автобиографическими романами, упрекнула меня за то, что я плохо знаю Геттинген. Знаменитый университет этого города пригласил ее однажды в рамках посвященного ей коллоквиума, и она указала мне на ряд ошибок, из-за которых, по ее словам, плохо верилось в мой сюжет. Задетый за живое, я ответил, что в жизни эта сцена имела место в Оксфорде, простите великодушно. Я думал, что осадил ее, но она не унималась, заявив в камеру, что писатель, достойный этого звания, должен иметь мужество обнародовать свой личный опыт. В этом смысле, добавила она, наиболее интересным в моей истории представляется именно то, о чем я умолчал, а именно гомосексуальная тяга друг к другу двух мужчин, видящих в героине лишь поле для встречи. Тут уж я послал ее подальше.

— Зачем вы ей нагрубили? — укорила меня мой пресс-секретарь после эфира у края съемочной площадки, где я ждал, когда меня разгримируют. — Солидарность между авторами — закон, во всяком случае, у «Портанс».

Бесполезно было напоминать, что моя коллега начала первой, и изрядные тиражи давали ей заведомое преимущество. Я собрался было принести извинения, но тут на площадку ввалился непрошеный гость, преследуемый по пятам охранником. Прежде чем я успел поставить стаканчик, Максим вцепился в мой локоть и, ухватив со стола пачку салфеток, потащил меня к выходу.

— Снимешь грим в машине.

— Да что случилось-то?

— Не спорь, дело срочное.

Я как мог незаметно освободился от его хватки. К счастью, ведущий стоял к нам спиной на другом конце площадки. Он очень интересовался, кто скрывается за образом Фреда…

— Вы знаете этого человека? — спросил меня охранник.

— Я же тебе говорю, это мой кореш, придурок! — взревел Максим, занося кулак.

Я подтвердил и выволок «кореша» в коридор, чтобы приструнить:

— Ты мне всю плешь проел разговорами о том, что я пренебрегаю связями, так не мешай же моей дипломатии, а?

Застегнув на все пуговицы кашемировое пальто, напомнившее мне то, которое носил Робер Сонназ, Максим смерил меня таким суровым взглядом, какого я у него никогда не видел.

— Мы едем в Дижон, — объявил он и потащил мня к лифту.

— В Дижон? Ты что, спятил?

— Есть проблема с мужем Полины.

— Слушай, это не мое дело!

— Да, но твоя вина.

Когда закрылась дверь кабины, он в двух словах обрисовал мне ситуацию. Эмерик де Вернуай наткнулся на передачу по Директ-8. Он понял, что героиня моей книги — Полина, и ее только что доставили на «скорой» в дижонскую больницу, между жизнью и смертью.

Он впихнул меня в «Даймлер» и рванул с места.

Я сидел, застыв на пассажирском сиденье, и мысленно вновь прокручивал передачу: мои увертки, мои околичности, запальчивое признание.

— Как ты узнал? — спросил я.