Припять – Москва. Тебя здесь не ждут, сталкер!

Вот только когда за ним пришли, сопротивлялся однорукий сосед долго и страшно, покалечил двоих омоновцев, так что его в конце концов пришлось застрелить. Ночка раньше встречала его во дворе, с каждой встречей он все больше походил на зомби, и пахло от него в точности как от зомби, хотя, наверное, все алкаши такие… Но этот, похоже, действительно в конце концов превратился в зомби.

А однажды, выйдя во двор, она оторопела. На вытоптанном газоне деловито рылись самые настоящие бюреры. Во всяком случае, эти низкорослые, грязно-коричневые существа были очень похожи на бюреров, хотя дневного света, очевидно, совершенно не боялись. А за вкопанным в землю дощатым столиком, где в хорошую погоду собирались вечно праздные и слегка поддатые окрестные мужики, теперь азартно стучали костяшками домино полусгнившие зомби. Но самое страшное она увидела на детской площадке. Среди вытесанных из бревен уродливых идолов, призванных изображать сказочные персонажи, может, гномов, а может быть, леших, но больше всего похожих на пациентов лепрозория, среди качелей, дощатых грибков и прочих непременных атрибутов московских дворов, проворно скакали жутковатые мелкие существа, отдаленно напоминающие некрупных кровососов. Существа верещали, азартно дрались, вырывали друг у друга что-то кровавое и мерзкое. За всем этим безобразием спокойно наблюдали рыхлые бесцветные создания с морщинистыми губастыми ртами и отечными тумбообразными ногами. У ног тварей ворочались тяжко дышащие, испятнанные язвами слепые псы.

Ночка зажмурилась, напряглась, словно выныривая из кошмара. Двор дрогнул, размылся на миг и снова стал обычным.

Двор как двор. Мужики-доминошники, нормальные мужики, вон и бутылка имеется, да не одна, азартно вопящие дети на качелях, какой-то потрепанный пенсионер весь по щиколотку в таксах. Прямо-таки местный собачий пастырь. Все как обычно.

Но Ночка откуда-то знала: твари никуда не делись, они здесь, в этих пока что людях, они еще не главные в этом жутком симбиозе. Но это только вопрос времени.

«Со мной что-то не в порядке, – подумала она. – Это все Зона проклятая, все она…»

Ночка никогда не была религиозной. Да, крещеная, православная, мать когда-то окрестила, в российской глубинке крестили практически всех детей, разве что родители попадались чересчур идейные или просто с прибабахом. Но таких было мало. Крестили не потому, что истово верили, а просто потому, что такой уж установился в народе порядок. Крестины – вроде прописки у Господа Бога. Пришел в этот мир – будь любезен, пропишись, а не то, чего доброго, могут случиться неприятности. Так что лучше уж застраховаться. А вдруг…

Но в церкви девушка бывала редко, чудно2 казалось ей в церкви, душно как-то и даже немного страшновато. И пахло там неживым – ладаном и тленом.

Вот венчается молодая пара, вот родители при-шли окрестить чадо, а рядом в рядок стоят гробы, покойники ждут отпевания. Хотя ждут не покойники, им-то уже ждать нечего, ждет родня, ждут сослуживцы, друзья, просто знакомые…

В церкви встречались рождение, жизнь и смерть, и чувствовать это было немного жутковато, хотя все-таки… В церкви был покой, и этот покой примирял всех.

И Ночка решила сходить в церковь. Она мало знала о московских храмах, проходила мимо, отмечая ухоженность и какую-то даже самодовольную сытость подновленных стен, иногда ей хотелось зайти внутрь, но почему-то ни разу так и не зашла. Для себя отговаривалась, что незачем тревожить Бога по пустякам, хотя на самом деле побаивалась, что церковь ее просто-напросто не примет.

Все-таки человек, добровольно ушедший в Зону Отчуждения, ушедший из-за корысти, чувствует себя виноватым, если не перед Богом, то перед людьми. Зачем полез куда не следует, спрашивается? Вот ужо будет тебе…

А вернувшийся – как бы виноват вдвойне. Пришел, денег хапнул… А мы тут за гроши пуп надрываем!

А еще Ночка не верила, что Бог принимает каждого, а значит, и истинной безоглядной веры в Бога в ней не было. Там, в чернобыльских небесах, она верила в Зону, вера эта была смутная, языческая, но Зона – она тут, рядом с тобой, она в тебе, как тут не верить? И еще – милосердие было не свойственно Зоне Отчуждения. И, продолжая в глубине души верить в Зону, поверить в милосердного православного Бога было трудно. А так хотелось!

Наконец она решилась. Зашла в сеть, вывела на экран карту города с расположением храмов и монастырей, ткнула курсором наугад, зажмурив глаза, – словно на судьбу гадала. И пока не доехала до «Каховской», все думала, что ничего особенного в посещении храма нет, люди же ходят. Но все равно было как-то не по себе, в Зону летать и то было привычнее. Может, потому, что в Зону она именно летала, а не добиралась на метро и потом долго шла пешком.