Природа и общество. Модели катастроф

Против высказанных выше мнений нередко возражали, говоря, что всякая работа утомительна и однообразна, что вообще труд является проклятием человеческого рода (наказанием за первородный грех, если вы в это верите), и что все неприятности наемного труда искупаются отсутствием личной ответственности и более высоким уровнем потребления. Далее, утверждали, что в любом обществе люди связаны взаимными зависимостями, и что зависимость крестьянина от феодала или ремесленника от цеховых правил была ничуть не лучше зависимости от предпринимателя, с которым рабочий может порвать, когда захочет. Нельзя отрицать, что эти соображения не лишены смысла: наши предпочтения во многом определяются отвращением к тому, что мы знаем, и иллюзиями относительно того, чего мы не знаем по собственному опыту. Иллюзии по поводу прошлого всегда сомнительны, и все попытки вернуться к прошлому обречены на неудачу. И все же нам кажется, что в основе только что изложенных рассуждений лежит пессимизм, убеждение в обреченности человека, тогда как предыдущая точка зрения – разделяемая авторами этой книги – по крайней мере допускает возможность изменения существующих условий. Всякий, кому довелось работать на заводе или обслуживать какую-нибудь машину только для заработка, знает, что он не хотел этого делать, и что никто этого не хочет. Чем скорее такую работу станут выполнять роботы, тем лучше – хотя тогда возникнет проблема, чем занять всех этих людей, не знающих ничего лучшего. Но пока существуют наемные рабочие (или наемные служащие), остается проблема эксплуатации.

Моральное негодование, вызываемое "эксплуатацией" наемных рабочих, вовсе не зависит от различных "теорий стоимости". Оно связано не с научными доказательствами, а с унаследованной нами системой ценностей, осуждающей незаслуженное присвоение ренты и специфическое, недостойное человека положение товара. Существование ренты не вызывает сомнений. С моральной стороны вопрос состоит в том, имеет ли капиталист право на получаемую им ренту. Если даже он вкладывает значительную часть этой ренты в расширение или усовершенствование производства, то все же он действует не так, как это делал бы менеджер, заботящийся об успехе предприятия: он сам решает, какую часть дохода вложить, и какую оставить себе. При этом он давно уже не тот "организатор производства", какими были его предшественники: работу управления и развития чаще всего выполняют наемные менеджеры и инженеры. В общем случае капиталисту достается трудно вычислимая, но значительная доля ренты, связанная не с его трудом, а с его положением собственника; многие полагают, что присвоение этой ренты "незаслуженно": это и называют "эксплуатацией". Конечно, суждение о том, "заслужена" или нет такая награда, зависит от принятых ценностей и не относится к экономической науке. Сомнительные рассуждения о "прибавочной стоимости" ничего не могут добавить к этому вопросу. Риск предпринимателя разделяют с ним его рабочие; к тому же, у него обычно не одно предприятие.

Верно, что капиталистическое производство в конечном счете (после столетий "дикого" капитализма) привело к значительному повышению жизненного уровня населения. Существование такого производства, может быть, просто требует существования капиталистов, и тогда их вознаграждение вовсе не относится к их личным заслугам, а составляет неизбежный налог, обеспечивающий возможность такого "общества изобилия". Такое "экзистенциальное" оправдание капиталистов вряд ли понравится им самим, потому что отводит им роль полезных для общества паразитов – но все-таки паразитов. Если это не так, то надо присмотреться, что делают для производства люди, получающие от него ренту.

Надо отметить, что современный капитализм далеко отошел от правил свободного рынка, и не только вследствие государственного вмешательства. Особенно вредные для общества черты современного капитализма – это монополии и безответственная реклама.

Еще одно необходимое замечание касается связи капитализма с развитием науки и техники. Конечно, научное мышление возникло и развивалось независимо от капитализма, о чем свидетельствует история математики и астрономии; уже в средние века были сделаны выдающиеся изобретения: достаточно упомянуть магнитный компас, огнестрельное оружие и книгопечатание. Но до семнадцатого века научные открытия и изобретения были редки и случайны. Несомненно, ориентация на систематические научные и технические исследования была связана с началом капитализма. Эта ориентация способствовала развитию производства, удовлетворяя возникшую потребность. Она в значительной степени отражала специфический склад ума в протестантских странах: роль Англии и Голландии в создании естествознания и техники хорошо известна. Высокий статус науки в этих странах определялся тем же стремлением к внешнему преуспеянию, которое Макс Вебер считал общим признаком капитализма и связывал с психологией кальвинистов.