Природа сенсаций

— Четвертая будет фотографировать, наблюдать, комментировать и, если понадобится, заменит уставшую участницу. Понимаете, хотелось бы, чтобы со мной работал слаженный, профессиональный коллектив.

— А вы всегда так это делаете? Ну, отдыхаете так? — спросила девушка.

— Всегда по-разному, — ответил я, потому что не мог ответить иначе.

<Здесь в рукописи большой пропуск.>

Вечерело. Я ехал по меркнущим улицам, терзаясь и казнясь. Как! Уже семь, а я еще никого не убил. А как же чистка земли от насекомых в человеческом облике?

Я увидел у края тротуара голосующую фигуру. Могучий инстинкт перевозчика-любителя заставил меня повернуть руль. Это была молодая особа средних лет.

— Новогиреево, — сказала она.

— И сколько?

— Пятьдесят.

— Садитесь.

Она уселась.

— Курить можно?

— Да уж, пожалуйста. — Я выдвинул из панели пепельницу.

— Интересная у вас машина, — сказала она, закурив.

— Необычная, — подтвердил я.

Убить ее, что ли? Но зачем, за что? Я хотел убить несколько подонков, которые выпили из России всю кровь, высосали ее недра, сгноили народ в нечистотах, самые небеса — самое небо русское — говном перепачкали. Подлецов! А тут — случайная курильщица.

— Так гибнут начинания с размахом, — невольно вырвалось у меня.

— Среди таксистов теперь кого только не встретишь, — отозвалась дама.

— Что?

— Да вот вы. Шекспира цитируете.

— Но я ж не в подлиннике.

— Еще в подлиннике не хватало, — коротко хохотнула она.

Тут я впервые внимательно посмотрел на нее.

Помолчали.

Я поворотил на Охотный Ряд. Миновали «Метрополь» и новое здание — уродливо-прекрасный «Наутилус».

— Как вам этот домишко?

— Обыкновенно.

Что-то не клеился разговор. Я притопил газку.

У площади Ильича она сказала:

— Я выросла здесь.

— В смысле? — спросил я.

— В прямом.

— Хотите, я вам стихи прочту?

— Прочтите.

Я стал читать, переключая передачи:

— Никогда, никогда. Никогда-никогда. Никогда. Ничего, никуда, никогда, Никаким, никакой, никакую. Не надо. Ни за что, ни за чем и никто. И не надо. Если спросят: не нужно. Не важно. Не слышно, не видно. Будто какая-то блажь села на лысину птицей. Будто какая-то блядь медленно на хуй садится. Вот мой последний пузырь. Из глубины, из-под самого ила идет. В нем, в пузырьке, семь капель слов. Никогда. Никогда-никогда. Никогда, никогда, никогда. Никогда.

Она молчала, видимо, для того чтобы не показаться глупой.

— Ну как? — спросил я.

— Это вы сами написали?

— А что, здесь есть кто-то еще?

— Где — здесь?

— В машине.

— Нет, в машине никого нет. Но кроме машины…

— Кроме машины ничего нет, — перебил я.

Я уже готов был высадить ее на полдороги, в левом ряду.

Она внезапно засмеялась раскатистым серебристым смехом.

— Боитесь! — сказал я с нажимом.

— Еще бы, — согласилась она.

— Вдруг маньяк? Но не буду вас пугать. Не маньяк. Впрочем, человек не совсем уж безопасный. У меня при себе ствол. Хотите покажу?

— Но, может быть, попозже? — неуверенно спросила она.

— Вы не о том стволе думаете, — пришлось объяснить мне.

И, сказав это, я вдруг почувствовал необыкновенную грусть.

К счастью, она стала показывать дорогу:

— Здесь налево, еще раз налево, теперь под арку, направо…

Принимая от нее деньги, я сказал:

— Вы подумали о каком-то приключении. О возможности. Что ж, интересный мужчина, хотя и странный. Вы и не заметили, что приключение уже произошло. А ствол — вот он.

И я извлек из-под сиденья «аргументум фактум».

Хлопнула дверца, застучали каблучки.

Я легко тронул с места.

<Здесь в рукописи еще один большой пропуск.>

Я сидел на капоте «оффенбахера» и теребил бородку. Время к полуночи — и все потеряно. Последний день прошел как первый. Может быть, еще шанс?

Я вспомнил о пенсионере, который взорвал свой «москвич» у Спасских ворот Кремля.

И я поехал по городу, время от времени нажимая на клаксон, гудя и тем поднимая в воздух спящих голубей.

ЖУРНАЛИСТЫ

1.

У дверей офисного здания — этажа в три, а может, и в четыре — стоят двое: Александр Иванович, мужчина лет тридцати семи, по виду — подневольный художник, и девушка Вита. Ей лет двадцать семь, она, как и Александр Иванович, имеет в облике нечто артистическое, но как бы не вполне раскрывшееся. Она одета в черное, несколько полновата, невысока ростом. Она, впрочем, улыбается, слушая Александра Ивановича, который стоит, прислонившись к стене, и курит. И разглагольствует.

Александр Иванович

А я люблю старых русских уголовников. Удаль есть какая-то в них. Как бы посвист слышится.

Вита

А ты умеешь свистеть?

Александр Иванович

Нет, так только, чуть-чуть.

Свистит, сложив губы трубочкой.

Вита

А я умею.

Сует, кольцом сложив, два пальца в рот, оглушительно свистит. Александр Иванович качает головой восхищенно.

Александр Иванович

Где же ты научилась?

Вита

Я не училась, это само.

Александр Иванович

Прогуляемся? Погода вроде…

Они идут — из дворика, по тенистой улице, через перекресток. Александр Иванович продолжает рассуждать, жестикулируя, склоняясь к девушке. Поравнявшись со стеклянным павильоном «Бар-кафе», останавливаются. Недолго думая заходят.

2.