Природа сенсаций

Любопытно, впрочем, что жизнь его дальше шла параллельно жизни этой Кати: в три приблизительно года раз они случайно встречались, правда, все как на грех на каких-то нечистых, продуваемых, просто привокзальных даже, стогнах. Она побывала замужем дважды, и дети были от обоих браков, и жизнь ее была, очевидно, неровной, но полноценной. Квартира у нее была в центре, и в третью встречу она несла какой-то приятный, наверное, ей вздор о новой машине; она лучше выглядела, чем раньше, — так ему показалось, она не портилась — он заключил.

Но какого черта вспоминать то, чего не существует? И, если честно, не существовало. Ему бог послал В.К. и скучные муки не-любви. Он решил, что это наказание или, что ли, знак какой-то его непригодности к жизни.

К вечеру ему стало казаться, что ватная тоска наполнила его комнату. Он начинал ненавидеть предметы и части их: стулья, ножки кресел, дверные ручки, широкую вазу и рулончик лейкопластыря на дне ее.

Задвинув, раздвинув и снова задвинув шторы, он зажег лампу и вытащил из ящика стола большой конверт с фотографиями.

И вот — он смотрел на снимки, изображавшие В.К. Здесь она сидит, прикрывая обнаженную грудь согнутой рукою. Здесь — стоит у окна. Вот снимок, где получились красивые бедра и совсем не вышло лицо. Он понял, что надеялся на эти снимки напрасно: они ничего не проясняли, ничего не могли подсказать.

Даже в мелочах жизнь была неуправляемой.

Он сидел, положив голову на стол, на прилипавшие к щекам и ко лбу снимки, хотел что-то думать, чувствовать и не мог.

Он был по-настоящему бессилен, но даже Тот, Кто управляет всем, не мог ему помочь, поскольку он, всю жизнь отвлекаемый своими желаниями, а также похмельями, фотографированием, покупками, поездками, чтением, черчением и невесть чем, не удосужился поверить в Того, Кто управляет всем.

Он чувствовал себя торчащим посреди жизни, как бетонный столб в поле, причем пытающийся пустить корни, зазеленеть. Приблизительно так же, полагал он, располагались в мире Колесов, Скачков, Рукоятников. И непонятно было, чего же стоила их дружба, да и можно ли то, что происходило, всю эту россыпь мелких, округлых, как камушки на пляже, необязательных событий называть таким тяжелым, серьезным, платиновым словом.

ДЕФЕКТ ЛОМА

Ломизе́, человек непонятной национальности, был необычайно чувствителен к запахам. Поэтому он завел у себя стерильную чистоту, пищу хранил в герметичной упаковке и по несколько раз в день менял белье. Это ввергло его в значительный расход, но иначе он не мог.

Был он неглуп. Других замечательных качеств за ним не водилось.

Друзей и женщин у Ломизе было мало — из-за сверхчуткого обоняния.

— Я все время как беременный, — говаривал он.

С годами у него развилось нечто вроде мизантропии. Неделями он бызвыходно пребывал в своей облицованной кафелем комнате, расхаживая босиком по леденяще-холодному полу или лежа на клеенчатой кушетке. К запаху клеенки он привык и не раздражался.

Когда ему нужно было выйти из дому, например, за продуктами, он вворачивал в ноздри кусочки ваты и шел, дыша ртом.

Однажды к Ломизе пришел его школьный товарищ, ставший профессором медицины, человек чистоплотный и положительный.

— Слушай, Лом (так Ломизе звали в школе), — предложил старый товарищ, — давай выпьем и поговорим с тобой серьезно.

Ломизе пил раза два-три в жизни, но тут неожиданно согласился.

— Давай, — сказал он, вворачивая в нос вату.

Профессор достал из портфеля бутылку водки, откупорил ее и налил в большие рюмки.

Ломизе принес себе талой воды из холодильного шкафа.

— Ну, за твое здоровье, — сказал профессор и выпил.

Превозмогая себя, Ломизе проглотил водку и обильно запил ее холодной водой.

— Старина, — сказал профессор, — у тебя гипертрофированное чутье. Из-за этого ты живешь, как бирюк. Вот что я тебе предлагаю: ложись к нам в клинику, мы сделаем тебе операцию, и будет у тебя нормальное обоняние. Будешь радоваться жизни.

Профессор налил еще водки.

— Знаешь, — сказал Ломизе, — это заманчиво, конечно, но…

— Подожди, — перебил его профессор, — выпьем-ка.

Они выпили.

— Ты торчишь тут, — воскликнул профессор, — и тяготишься своей жизнью!

— Такой мой крест, — сказал Ломизе.

— Какой, к черту, крест! Мог бы пользу приносить, наслаждаться и так далее, а ты… — Профессор разлил остатки водки и потянулся к портфелю за следующей бутылкой.

Они выпили снова.

Ломизе охмелел и стал крикливо доказывать профессору, что ему и так неплохо.

Профессор бурно возражал и наливал водку.

Вдруг Ломизе почувствовал, как спазм сжал его желудок и пищевод. Он согнулся в пояснице, хотел встать, но покачнулся и упал на четвереньки.

Его рвало. Из ноздрей вылетели клочья ваты.

Глядя на мучения Ломизе, профессор пошарил в карманах, нашел папиросы и закурил.

Через некоторое время Ломизе поднялся, цепляясь за край стола, и уселся на стул.

— Что?! Ты что, — спросил он, с трудом ворочая языком, — куришь, что ли?!

— Курю, — ответил профессор, выпуская в лицо Ломизе струю дыма.

— А я… А я — ничего… Как это?!

— Подожди… Постой… — Профессор с изумлением смотрел на Ломизе. — Как же твой нюх?