Приручить темноту

Не собираясь отказывать себе в удовольствии, теснее прижимаюсь грудью к горячему телу. Поддавшись порыву, легонько целую обнаженную спину промеж лопаток. Откликаясь на мою ласку, у Анвара каменеют мышцы. Квадроцикл неспешно трогается.

Через пять минут черепашьей езды отпустила его и выпрямилась, недовольно сложив на груди руки. Спросила:

– Издеваешься?

– Естественно! – весело откликнулся Добронравов.

До самого дома так и едем – десять километров в час, не больше. Анвар не поддается ни на уговоры, ни на угрозы пойти пешком. Когда знакомые ворота наконец отъезжают в сторону, меня одолевает беспокойство:

– Слушай, а у тебя дома кто-нибудь есть?

– Как обычно. Котяры, птички, Кошмарик.

– Я про родителей…

Про Редди я не желала допускать и мысли. Мне до ужаса надоело быть правильной девочкой и собственными руками лишать себя сладкого. Взять ту же Рыжую, уверена, она бы не перед чем не остановилась ради своей цели. Это не повод поступать так же, но… В конце концов, если до сих пор Виктор не выбросил меня из головы, значит, это не сиюминутная прихоть. Я вижу и чувствую прямо сейчас, что так оно и есть. Вот и подарю себе маленькое безумное приключение, из тех, о которых не рассказывают внукам.

– Что, не готова морально к знакомству с будущей свекровью? – по-своему расценил Анвар мое молчание.

– Как бы тебе это получше сказать? – прищуриваюсь я. – Шутка неуместна.

Зарождающуюся перепалку прервал Кошмар. Пес приветственно заскулил, гулко ударяя толстым хвостом по сетке вольера.

– Ан… Вик… Блин! – стушевалась и замолкла, но, взяв себя в руки, все же нашла силы пояснить: – Скажи, почему мне так сложно называть тебя по имени? По нику как-то привычнее выходит. Легче психологически…

– Может, потому что Виктор для тебя – тот жуткий мужик из офиса, а Анвар – пафосный мажор со страйкбола. И тем не менее он все равно ближе и проще? Если еще не готова назвать любимым, зови Анваром, мне привычно.

Возмущенная таким самомнением, толкнула его в грудь.

– И все-таки, почему Анвар?

– У матери девичья фамилия Анварова. Когда они с отцом поженились, я уже родился. Отцовскую фамилию я взял только после армии, требовалось радикально что-то поменять в жизни. А прозвище так и осталось. Намертво прилипло.

– Ты по дороге упоминал предков кочевников?

– Моя мать православная татарка, а отец – русский. Он был сиротой, ничего за душой не имел, и мой дед по матери был против их отношений. Он-то и не дал позволения моим родителям пожениться. Но мамка всегда была своевольной, она разругалась с дедом, как только умеет татарская женщина, и ушла из дому с любимым. Но расписаться с отцом тоже не согласилась. Бзик у неё был такой – хотела деда продавить. Вскоре родился я. Мой отец оказался не менее упертым, чем мой дед. Каждый год в мой день рождения он ходил к Анварову и заново просил руки моей матери, снова и снова получая отказ.

– Ого! Вот это у вас страсти! Сериал можно снимать!

– Запросто! – усмехнулся Анвар.

– Выходит, дед тебя так и не признал?

– Наоборот! Он души во мне не чаял, и я половину детства провел у них в деревне. Дед меня многому научил. Ездить верхом, стрелять из ружья и двустволки. Ставить силки. Выслеживать дичь. Рыбачить. Находить общий язык с животными.

– Ого! С тобой в лесу не пропадешь?

– Это точно, – ответил он совершенно серьезно.

– Так что, твои родители до сих пор не женаты?

– Женаты. Когда я ушел в армию, дед, наконец, благословил их, а еще через два года его не стало…

Я всегда теряюсь в таких случаях, не понимая, что следует сказать. Слова соболезнования кажутся неуместными и какими-то картонными, как из низкобюджетного фильма, поэтому я просто обняла Анвара. Он не сразу отстранил меня, заключив в ладони лицо. Короткий поцелуй-разведчик коснулся моих губ, мгновенно возвращая романтический настрой.

– Идем в дом? – предложил он чуть хрипло.

Лунный свет заливал гостиную, проникая сквозь огромные окна, запомнившиеся мне на всю жизнь. Встречать нас вышли все три кота, и я с восторгом принялась их гладить и тискать

– А ну брысь, ленивцы! – рыкнул на них Анвар, спустя некоторое время. – Я уже ревную. Нагладишься сейчас, и кто будет гладить меня?

Я поднялась, подошла к нему, встала на цыпочки, потянулась, коснувшись губами его нижней губы. Мельком. Дразня. Распаляя страсть.

– Знаешь, я миллион раз посмотрел запись с камеры наблюдения, сделанную в тот день, когда ты была здесь. Особенно мне нравится один момент…

Его неожиданное признание звучит слегка смущенно, и я прекрасно понимаю, о чем он. Скромно потупившись, отвечаю, глядя из-под ресниц:

– С тех пор я научилась делать это получше.

– Покажешь?

Я чувствую, как велико его возбуждение. Я вижу. Оно передается мне по воздуху, и я решаюсь на безумство. На то, чего не должны делать хорошие девочки. Сегодня я в платье, но он так смотрит, что меня это не может остановить. Наоборот. Я окончательно поддаюсь очарованию происходящего. По моим венам разливается огонь, но все же уточняю:

– Кто еще, кроме тебя, смотрит записи с камер?