Пришел, увидел, соблазнил

Лина была очень воспитанной дамой. Она хоть ничего и не сказала, однако Вадим успел заметить, как дернулась ее губка, а все лицо исказилось так, будто вместо шоколадной конфеты ей в рот запихали лимон. И она старательно это скрывает.

– Зелененьких листиков?.. М-да... Понимаешь, Вадим, это зима, и с листиками напряженка. Ну и... если уж совсем профессионально... Понимаешь, солнце всходит, оно все залило своим светом, и на его фоне все остальные краски меркнут...

– А коряга зачем? Черная? – гнул свое Вадим. – Она уже высохла давно, порядочный бы хозяин ее срубил, а этот – лентяй! Ведь, если она рухнет, я тебе точно говорю – она обязательно кого-нибудь придавит! И, может быть, насмерть!

– М-да... – безнадежно качнула головой женщина и вздохнула. – Ну что ж... я передам Желтовскому, чтобы он больше не писал аварийных ситуаций.

После этого она перестала интересоваться его впечатлениями и даже подбегать к нему стала реже, однако домой все еще не торопилась.

Заметив некое охлаждение к своей персоне, Буранов насторожился. Ну ясное дело, он что-то не так понял, неправильно оценил, а падать в ее глазах не хотелось. Надо было чем-то удивить эту интересную особу, и он пошел на хитрость.

– Простите, а что вы скажете про эту картину? – подошел он к седоватому старичку, который величественно морщил губы возле одной из работ.

– Про эту? Это разве картина? – обозленно повернулся к нему старец. – Да это же! Это похабство! Непонятно, как это вообще могли выставить!

Буранов пригляделся – то, что пожилой ценитель называл похабством, называлось «Лед и пламень», и там было изображено купание «моржей». То есть художник изобразил, как в ледяную прорубь сигают упитанные мужчины и женщины в купальных костюмах. Лед был голубой и искрился, а тела «моржей» написаны насыщенной розовой краской. Вообще-то Вадим не усмотрел похабства, но согласно закивал головой.

– Во! Вот это, я понимаю, искусство! Добрая свадебная фотография, в старых русских традициях, когда еще молодежь уважала стариков! А тут... фу, плюнуть жалко.

Уже через пять минут Буранов важно расхаживал возле картины с «моржами» и ждал Лину, чтобы блеснуть познаниями.

– О! Лина! Ну, наконец-то! – воскликнул он, когда та о нем вспомнила. – Лина, я вот смотрю на эту картину, смотрю...

Лина удивленно вздернула бровь.

– Да? И что? – искренне заинтересовалась она. – Тебе понравилось?

– Да, я тебе скажу, сплошное похабство! Непонятно, как это вообще могли выставить! А вот это... иди сюда... вот это – настоящая картина! В старых русских традициях, эдакая свадебная, семейная картина... выполнена маслом... или чем там...

Лина склонила голову и четко произнесла:

– Вот это, между прочим, совсем не картина! Это репродукция. «Неравный брак» называется, Пукирева. Знать бы надо...

– Ну знаешь! – взвился Вадим. – Если... вот если бы я тебя приволок в свой магазин и заставил любоваться коробкой передач, я не думаю, что ты бы пришла в неописуемый восторг! А я прихожу!

– Прости, – склонила голову Лина. – Я не догадалась. Специально для тебя я напишу коленный вал маслом. В натуральную величину. Надеюсь, ты оценишь.

– Да уж-ж-ж, – прошипел Вадим. – А сейчас... если у тебя еще дела, ты можешь оставаться, а я... прости, я уже все посмотрел.

– Хорошо, едем домой.

По дороге Лина так смешно рассказывала про этого человечка в вязаной шапочке, который, к слову сказать, оказался этим самым Желтовским, так забавно подшучивала над его одеждой, манерой говорить и так преданно восхищалась его мастерством, что Вадим забыл про обиду и вместе с Линой смеялся, и фыркал, и восхищался. Он был готов ехать с ней вечно, но гостиница оказалась как-то уж совсем близко к выставочному залу.

– Все. Приехали, – выпрыгнула Лина из салона, взяла его за руку и повела к гостинице, как маленького мальчика. – А теперь по домам.

– А может, вместе поужинаем? – с надеждой спросил Вадим и задержал ее руку в своей.

– Ни в коем случае! – вытаращила она на него большие глаза. – Мы же собирались в одиннадцать часов к часовне! Ты забыл?

– Ровно в одиннадцать я буду у ваших дверей, – покорно склонил он голову.

– Правильно. А сейчас – отдыхать! – каким-то приглушенным голосом проговорила Лина и посмотрела на него таким взглядом, что он с горечью сообразил – у него без нее отдых теперь совершенно точно не получится.

А Лина между тем решила доконать его окончательно – она поднялась на цыпочки и приложилась губами к его гладковыбритой щеке, обдав его ароматом совершенно удивительных духов. Он невольно сцепил руки у нее на талии, желая, чтобы столь сладостный момент длился вечность, но женщина откинула голову и весело засмеялась:

– Ну какой ты торопыга!

– А что? – опешил он от ее переменчивости.

Лина опять понизила голос и муркнула ему прямо в ухо:

– Давай устроим себе незабываемый вечер, а? Чтобы стр-р-р-расть! Чтобы огонь! Чтобы кровь кипела!

– Тогда... прямо сейчас и пойдем, чего ждать? – на глазах хмелел Буранов.

– Не-е-е-ет, страсть надо подогреть, – склонила она голову.

– Так у меня... у меня уже итак все горит, куда больше!