Пришелец

— Да это просто черт знает что! — сквозь зубы процедил Норман, глядя, как мелко подрагивают плотно пригнанные плашки ворот под ударами мощных ног Дильса.

— Не волнуйтесь, командор, — вздохнул падре, — они все скоро успокоятся, уснут, и тогда мы откроем ворота и внесем их…

В этот миг снаружи раздался еще один нестройный залп, и по воротам хлестнула короткая свинцовая очередь.

— Как бы они сдуру не перестреляли друг друга, — мрачно проворчал Норман, — впрочем, это избавило бы меня от суровой необходимости примерного и собственноручного наказания кого-либо из этих мерзавцев!

— Поверьте, командор, они ни в чем не виноваты, — прошептал падре, подходя к воротам и с тревогой прислушиваясь к сухим щелчкам взводимых курков.

— Ах да, конечно! — возмущенно воскликнул Норман. — Они не знали, что этим кончится, и это незнание не только оправдывает их, но и освобождает от ответственности. Гениально, святой отец!

— Но ведь вы вчера вечером уже знали, — тихо произнес падре, пристально глядя на Нормана, — и тем не менее пришли и не просто пришли, а стали рыться в…

Очередной залп заглушил окончание его фразы.

— Третий, — мрачно сказал Норман, — утром они взяли с собой по семь зарядов, и за весь день я не слышал в лесу ни одного выстрела…

Опять страшный удар в ворота, ругань, тихий перезвон шомполов. После удара Дильса одна из плах слегка вышла из боковых пазов, и по ней пробежала кривая продольная трещина.

— Во, силища! — восторженно пробормотал один из гардаров, неприметно отступая к колючей мушкетной пирамиде.

— Скоро они там угомонятся, падре? — спросил Норман, глянув на трещину.

— Это зависит от дозы, — сказал падре, — и от принявшего ее организма, и если, скажем, Люс может уснуть после одной-двух трубок, то для того, чтобы усыпить Дильса, потребуется…

Новый удар вышиб из пазов расколотую плашку и образовал в створке ворот широкую щель с занозистыми расщепленными краями. Все отшатнулись, и лишь Норман быстро шагнул к воротам и припал к створке рядом со щелью, сжимая в руке пистолет.

— Не надо! — вскрикнула Тинга, бросаясь к воротам. — Там Бэрг!

Подбежав к Норману, девушка резким ударом в запястье вышибла пистолет из его руки и спиной заслонила расщепленную сквозную дыру в створке. В следующий миг Тинга вздрогнула от сильного толчка в спину и упала на землю лицом вниз. Все случилось так быстро, что пока один из гардаров успел выхватить из пирамиды тяжелый мушкет и взвести курок, из проломленного отверстия высунулся жилистый костистый кулак с зажатой курительной трубкой, и голос невидимого Дильса сухо прохрипел: «Дай!.. дай!..» Эрних, помогавший Тинге подняться с земли, мельком глянул на падре и увидел, как мгновенно посерело его морщинистое загорелое лицо. При этом священник не сводил глаз с огромного грубого чубука, вырезанного ножом из сухого корневища и направленного вперед, как пушечное жерло.

— Господи! — шептали его тонкие дрожащие губы. — Ну, помоги, ну сделай же что-нибудь!..

— Дать ему табаку? — негромко спросил Норман, поднимая пистолет и потирая ушибленное запястье.

— О, если бы только табаку! — взмолился священник. — Но он просит совсем другого…

— Дай!.. Дай!.. — глухо и монотонно хрипел Дильс, мерно ударяя в ворота свободной рукой.

— О дьявольское зелье! — воскликнул падре. — Будь проклят тот день, когда…

— Довольно, падре! — перебил Эрних. — Я, кажется, понял, в чем дело…

— Ты?!

— Я не столь наивен, как вы думаете, святой отец, — сказал Эрних, — давайте то, что он просит!.. Быстро!

Падре не заставил просить себя дважды, и через несколько мгновений на ладонь Эрниха лег тугой кожаный мешочек, перетянутый черной шелковой ленточкой.

— Норман, табак! — шепотом приказал он.

Получив внушительную щепотку пахучих золотистых волокон, Эрних выложил ее на ладонь, добавил внушительную дозу мелкого белого крошева из кожаного мешочка, смешал все это и стал быстро перетирать смесь между пальцами.

— Сейчас, Дильс, сейчас!.. — бормотал он, приближаясь к воротам и неприметно поплевывая в ладонь. — А теперь дай мне трубочку, и я сам набью ее тем, о чем ты просишь!..

Железные пальцы воина покорно разжались, Эрних вынул из них грубо вырезанную, едва обкуренную трубку и стал заправлять в нее рыжие, перебитые белыми крапинами волокна табака.

— Да не будет тебе никакой радости от этого зелья!.. — негромко приговаривал он, пальцем уминая смесь на дне внушительного чубука. — Да отвратишься ты от этой мерзости на веки вечные!.. Да проклянешь ты сатанинский соблазн, скрытый в соках этого невинного растения врагом рода человеческого!..

Когда слова кончались, Эрних склонялся к самому жерлу чубука и переходил на глухие невнятные восклицания, не обращая внимания на падре, который с необычайным интересом вслушивался в его неразборчивую речь.

Набив трубку до отказа, Эрних взял протянутое ему огниво, щелкнул кремнем, приложил затлевший конец трута к выпуклой табачной шапочке и, взяв в рот обкусанный роговой мундштук, несколько раз с силой втянул в себя воздух, выпуская из ноздрей лиловые ленты дыма.