Пришелец

Устремив взгляд в стеклянный кружок, окантованный полоской мягкой шероховатой кожи, Катун-Ду видел, как из-под косой кровли исповедальни просачиваются синеватые ленты дыма. При такой засухе жечь огонь под деревянными кровлями было запрещено законом, но Катун-Ду знал, что законы существуют не для таких людей, как Толкователь Снов. Это знали все, и даже осведомители, нашептывая свои подробные и подобострастные доносы в сухие хрящеватые уши Верховного Правителя, никогда не касались того, что происходит в исповедальне. Впрочем, сейчас он вполне мог обойтись без услуг «государственных ушей». Впрямую об этом он не говорил, — напротив, с нарочитым вниманием прислушивался ко всякой бестолковой и сбивчивой ахинее и порой даже переспрашивал осведомителя, заставляя того с мучительными усилиями вспоминать подробности какой-нибудь семейной склоки у домашнего очага. Так что с некоторых пор осведомители стали весьма усердно готовиться к беседам с Катун-Ду; некоторые даже завели себе деревянные дощечки, облитые тонким слоем горного воска, чтобы острой палочкой выцарапывать на них крошечные значки тех мест, где осведомителю удалось побывать между двумя полными лунами, потому что более частых бесед с Верховным удостаивались лишь Созерцатель Звезд и Слушатель Горы. Первый доносил о том, через какой небесный знак пролегает путь Солнца, и по яркости и расположению окружающих звезд вычислял количество предстоящих жертв на алтаре Иц-Дзамна. Слушатель Горы был слеп. Он ежедневно удалялся в самые глубокие тупики каменного лабиринта, туда, где неподвижная пещерная прохлада постепенно сменялась удушливой жарой и где откладывала свои мягкие влажные яйца священная змея ткатль. Там он просовывал голову в узкую щель и, прижав уши к обеим ее стенкам, слушал стук огромного сердца Священной Горы. Возвратившись, он являлся к Верховному Правителю, садился посреди круглой каменной площадки, поджимал под себя ноги и, постукивая твердыми темными ладонями по расставленным вокруг черепам, передавал то, что услышал. Потом жрецы раскладывали перед ним глиняные таблички с отпечатками птичьих и звериных следов, и слепой, легко касаясь их вздутыми подушечками пальцев, называл число пленников, которым наутро предстояло подняться к подножию истукана Иц-Дзамна. Услыхав число, жрецы оборачивались к Катун-Ду, и он утвердительно указывал себе под ноги большим пальцем правой руки. При этом его лицо, покрытое изогнутыми, затвердевшими на солнце валиками разноцветной глины, оставалось неподвижным, и на перьях инду, окружавших лоб Верховного Правителя широким радужным нимбом, не вздрагивала ни одна чешуйка.

Но в последнее время пленников прибывало все меньше. Два окрестных племени, устраивавших свои жилища высоко в ветвях деревьев и отдававших своих юношей и девушек на жертвенный алтарь, почти вымерли от жестокой лихорадки, покрывавшей кожу круглыми темными пятнами. Оставшиеся в живых сплели корзины, уложили в них своих покойников, развесили их среди свисающих лиан и, переправившись через широкую реку А-Мазу на больших круглых листьях мата, затерялись в бескрайних лесах и болотах. Но когда воины и жрецы Иц-Дзамна, явившись за пленниками, стали трогать подвешенные корзины наконечниками копий, из одной послышался слабый стон. Корзину сняли и, откинув сплетенную из прутьев крышку, отшатнулись в священном трепете, увидев покрытый бурыми буграми лоб, нависающие валиками брови, приплюснутый, закрывающий пол-лица нос умирающего.

— Я-гу! Я-гу! — в ужасе прошептал один из жрецов.

Крышку быстро захлопнули и, оставив корзину под деревом, ушли по тропе, оставляя за собой обманные знаки и настороженные самострелы.

На обратном пути удалось захватить у водопоя двух джибю. Они кусались, царапались, так что в бане их пришлось мыть связанными и накидывать жертвенные хитоны прямо на плечи, покрывая стянутые за спиной руки.