Пришельцы

Оказывается, гора Монашка была пустая внутри, как матрешка. "В этом помещении, - прикинул - бухгалтер, - вполне может разместиться население небольшого города". Гриша остановился посреди огромного зала, разделся мокрая одежда тяготила - приплясывая выжал майку и рубаху, перекинул волглое белье через руку и пошел осторожно туда, где незнатко обрисовывалось какое-то сооружение явно внеземного порядка. Гриша уже сообразил, что имеет дело с пришельцами. Однако почему же пришельцы молчат? Была замечена одна маленькая странность: мокрые следы, оставляемые Суходоловым, тут же исчезали с такой быстротой, словно плиты подземелья были раскалены докрасна. Не чувствовалось вместе с тем ни холода, ни жары, ни ветерка. Гриша на мгновение представил себя муравьем, ползущим внутри закупоренной бутылки. Еще стало мерещиться, будто чей-то взгляд вперился ему в затылок сурово и вопросительно.

- Товарищи! - с робостью и несильно крикнул Суходолов. - Где же вы?

Голос не раскатился, не прогремел, как полагалось бы ему раскатиться и прогреметь в пустоте, - он погас разом, и лишь шелест песка, стекающего ручейками с высоты, нарушил покой необозримого храма, спрятанного в горе Монашке. Гриша уже не шел, он крался по вязким плитам, испускающим синеватый свет дряблого утра, крался в сторону загадочного сооружения, которое вблизи вроде и не представляло никакой загадки: то были двери, вмурованные в скалу, белые двери и будто слегка обсыпанные снегом - они поблескивали, одинаковые размером, по Гришиным соображениям, метра на три шириной и метров на пять высотой. "А сколько их всего-то? Штук пятьдесят-шестьдесят, не меньше." Это было какое-то хранилища еще напоминало это сооружение мартеновский цех. Гриша ходил со студентами-заочниками в мартеновский цех на экскурсию, там тоже были двери в, ряд, только за ними клокотало сердито многотонное варево, огонь рвался наружу с пугающей яростью, здесь же стояла кладбищенская тишина. Бухгалтер постучал согнутым пальцем, интеллигентно, по первой двери и сказал:

- Эй, кто там? - На всякий случай добавил: - Я ничего худого не замышляю, товарищи!

В резиновых сапогах хлюпала вода, бухгалтер снял их и сел отдохнуть да пораскинуть мозгами о том, что же, собственно, делать дальше? Думалось некстати о том, что за стенами этого склепа разгулялась добрая погода, тайга высветлилась, воздух там прозрачен и сладок. Еще вспомнилось про кусок сала и полбуханки бородинского хлеба. Гриша даже привстал и тяжко простонал: "Да! Как же я, елки-палки, из виду выпустил - завтра с утра человека в банк посылать, а чеки не подписаны. Вот это номер!" Остальное предугадать было не так уж и трудно. В бухгалтерию после обеда попрет народ и станет домогаться ответа: когда аванс сёдни? Спрашивать будут поначалу вежливо, потом лаяться начнут и доведут девок в конторе до слез, особо же умеет высмеивать наши порядки и оскорблять счетных работников Никита Лямкин, мужик нестарый, охальный и сильно пьющий. Ему и получать-то копейки, а ярится он больше всех, паразит! Выделит толпа, конечно, делегацию к председателю: что же, Сидор Иванович, опять нам авансу не видать, кажный раз свои кровные с мукой вырываем, Сидор Иванович! Непорядок, понимаете ли. Председатель ответит, наверно, так: "Суходолов Григорий задержался на сессии в институте, телеграмму мы ему дали, ждать будем, товарищи, больше ничего нам не остается. Суходолов - аккуратный человек, значит, произошло что-то из ряда вон, не иначе. Не знаю, товарищи, что и думать."

Потом Никита Лямкин (он навеселе в любое время суток) выставится на крыльце конторы и произнесет перед собравшимися монолог, посвященный изъянам современной нашей жизни вообще и колхоза "Промысловик" в частности. Лямкин, несмотря на полную неряшливость в быту и личной жизни, мужик начитанный и вострый. Слушать его любят больше, чем любого заезжего лектора, будь тот лектор хоть и кандидатом наук. Лямкин артистичен и для колориту кого хочешь изобразить может схоже. Особо же удачно он изображает главбуха Суходолова. Губы ниточкой стянет, подлец, чуб на сторону кинет, портфель у кого-нибудь позаимствует и выкатит из переулка с рожей государственной озабоченности (взгляд притом сделает стылый), покивает, будто конь, замученный оводами, публике, растеплевшей от смеха, и скроется за дверями конторы. После спектакля Никиту обязательно кто-нибудь пригласит тишком добавить или строить, глядя по обстоятельствам: потешил - значит, и заработал.

От таких мыслей и картин голова Суходолова пошла кругом, он опять застонал, неистово ударил в дверь кулаками:

- Эй, товарищи! Алло, товарищи!