Пришельцы из прошлого

Глядя на нее, я понял, что перед ее глазами вставали, вероятно, похожие картины. Ее мизинец несколько раз шевельнулся в моей ладони. Это был сигнал. Он требовал признания и повиновения.

Я ожидал его. Глядя ей прямо в глаза, я не ответил на сигнал, хотя прекрасно помнил, как его следовало подавать. Ее глаза сузились, и она осторожно освободила руку. Я пожал руку Фрэнку Лорису, если его так звали, — я не сомневался, что у него совсем другое имя.

Фрэнк был здоровенным амбалом, чуть ниже меня — такие высокие люди, как я, встречаются не часто, — зато намного шире в плечах и тяжелее. Он выглядел как профессиональный борец. Его нос был сломан, и случилось это, скорей всего, не во время футбольного матча между двумя колледжами.

Пообщавшись с людьми вроде него и Тины подольше, приобретаешь способность узнавать их, выделяя из массы других индивидуумов. Есть что-то характерное в их глазах, поджатых губах, настороженных движениях, в присущей им особой презрительной снисходительности, благодаря чему их легко узнают собратья по профессии. Даже в отмытой, благоухающей дорогими духами Тине проступали эти предательские черточки. Когда-то они были и у меня самого, но я полагал, что сумел избавиться от них. Теперь я не был так уверен в этом.

Мы с Фрэнком Лорисом сразу ощутили взаимную неприязнь. Тем не менее, пожимая друг другу руки, мы обменялись ничего не значащими любезностями. Он надеялся, вероятно, услышать хруст моих костей и неистово шевелил мизинцем, подавая мне сигнал, отвечать на который я не собирался. Пошел он к дьяволу! А с ним и она вместе с Маком, который через столько лет молчания прислал сюда этих ублюдков, чтобы разбудить воспоминания далекого прошлого. Если, конечно, Мак по-прежнему осуществлял режиссуру, а иначе, на мой взгляд, и быть не могло.

Представить, что кто-то другой руководит организацией, было попросту невозможно, да и кто бы взялся за такую грязную работу?

III

Когда я видел Мака последний раз, он сидел за столом в своем убогом кабинете в Вашингтоне.

— Твой послужной список за годы войны. — Он пододвинул ко мне стопку бумаг. — Прочти внимательно. Я дополнил его своими соображениями о людях и фактах, которые тебе надо знать. Запомни и уничтожь. А здесь знаки отличия, которые ты имеешь право носить, если тебе придется снова надеть военную форму.

Я глянул на бумаги и усмехнулся:

— А где же «Пурпурное сердце»? Я три месяца провалялся в госпиталях.

Он не ответил на мою улыбку:

— Не воспринимай эти документы слишком серьезно, Эрик. Из армии ты уволен, и советую не вспоминать о ней.

— Не понял, сэр?

— Эрик, миллионы парней станут рассказывать своим подругам о героических подвигах, совершенных ими в годы войны. Могу поручиться, что появятся сотни, если не тысячи мемуаров, при чтении которых у наших благодушных обывателей волосы встанут дыбом. Для, авторов и издателей такие воспоминания станут чрезвычайно доходным делом. — Мак глянул на меня. Из-за заливавшего кабинет яркого солнечного света я не мог как следует рассмотреть его лицо, хотя отчетливо видел глаза — холодные, серо-стальные. — Я говорю об этом потому, что в досье упоминается о твоих литературных способностях, проявившихся еще до войны. Из нашей конторы не должно просочиться ни строчки воспоминаний. Мы не существовали, нас не было.

Того, что мы делали, никогда не было. Заруби это себе на носу, капитан Хелм.

Он назвал мое настоящее имя в сочетании с моим воинским званием — это означало окончание целого периода моей жизни. Теперь я был предоставлен самому себе.

— Я не намерен писать о своих подвигах, сэр, — сказал я.

— Возможно. Но ты собираешься жениться, и мне известно, что твоя невеста весьма привлекательная юная особа. Поздравляю! Но не забывай, чему тебя учили, капитан Хелм. Ты не имеешь права рассказывать о своем прошлом никому — даже самому близкому человеку. Не имеешь права даже дать понять, что мог бы поделиться интереснейшей информацией о своих приключениях в годы войны. Мне совершенно безразлично, капитан Хелм, что в определенных обстоятельствах подобное молчание может нанести урон твоей репутации или репутации твоей семьи. Ты не имеешь права раскрыть ни единого факта своей биографии. — Он показал на лежащие на столе бумаги: — Мы позаботились о твоем прикрытии, но стопроцентной гарантии не бывает. Тебя могут поймать на какой-нибудь фразе, противоречащей сказанному накануне. Ты можешь встретить человека, с которым, по твоим словам, был тесно связан во время войны. Возможно, он назовет тебя лжецом или еще хуже… Мы сделали все, чтобы исключить подобную возможность, и тем не менее шанс остается. В любом случае ты должен стоять на своем, какой бы затруднительной или даже нелепой ни была ситуация. У тебя нет выбора, только продолжать лгать. Лгать даже своей жене. И не говори, что объяснишь все, как только сможешь. Не проси ее верить тебе, если что-то показалось ей странным. Честно смотри ей в глаза и продолжай лгать.

— Понятно, — сказал я. — Могу я спросить?

— Спрашивай.