Пришельцы. Земля завоеванная

* * *

Убаюкивающий шелест пальм и тонкий аромат цветов. Негромкий плеск неразличимых в гуще зелени мраморных фонтанов. Морской бриз со стороны залива Сан-Франциско приятно овевает кожу. Но еще приятнее снова быть мужчиной. Это хоть как-то примиряет меня с потерей Николь.

Прищурившись, я слежу за медленно опускающимся шаром солнца с террасы роскошной виллы Тео Эдвардса. В моей руке – бокал отменного сухого вина с личного виноградника Тео Эдвардса. Мой костюм – тело любимого сына Тео Эдвардса. Его единственного сына. И это все – лишь начало.

Да, первый и самый сложный этап пройден. Скажу без ложной скромности: мы с Николь проделали гигантскую работу, чтобы все необходимые изменения в моей прошлой жизни… нет, уже в двух прошлых жизнях, выглядели предельно естественно. Мы выдержали все проверки со стороны ее и моих сородичей – и тех, и других было достаточно. «Моррисы» особенно усердствовали. У нас есть возможность определить другого доминанта без слов, благодаря испускаемому инфразвуку наподобие того, при помощи которого общаются киты или слоны. Но внутренний транслятор в костюме можно подавить, хоть это и совсем непросто. Представьте себе человека, вынужденного день за днем, месяц за месяцем сидеть у сверхчувствительного передатчика, способного разразиться позывными в любой миг дня и ночи, и соблюдать абсолютную радиотишину? Не ослаблять контроля ни на секунду. Я выдержал почти четыре года, прежде чем от меня отстали… но все еще настороже.

Я на миг закрываю глаза, и перед моим внутренним взором тут же появляется лицо Николь – не яркой красавицы, в которую без памяти влюбился Тони Эдвардс, а такой, как в тот, самый первый раз, свежей парижской ночью.

Николь, Николь! Я бы сказал, что влюбился в тебя, но это была бы неправда, фальшь, оскорбляющая нас обоих. Симпатия, уважение, привязанность, восхищение, дружба, которой стоит дорожить и которой можно гордиться, – вот что я испытывал по отношению к тебе. Ты безропотно «умирала» и в очередной раз меняла имя. Ты едва ли не год провела в частной клинике пластической хирургии, превращаясь в идеальную с точки зрения Эдвардса-младшего женщину. Так же, как и я, ты ни на миг не утрачивала бдительности и при этом действительно искренне заботилась о полупарализованном старике-инвалиде, зная, что очень скоро он станет твоим палачом.

За неделю до назначенного дня я не выдержал и предложил тебе все переиграть, помнишь? «Пусть все идет, как идет, – сказал я тогда. – Хочу прожить рядом с тобой все время, отпущенное этому ветхому костюму. Пусть Тео Эдвардс и прочие катятся ко всем чертям. Почему бы нам просто не наслаждаться жизнью? А когда ты станешь наследницей моего состояния, тебе, быть может, удастся то, что не удалось мне».

Ты выслушала меня, не перебивая, поцеловала в лоб и сказала, что не имеешь права на ошибку. А еще ты сказала тогда, что неплохо узнала меня за эти дни. Что я хороший человек, невзирая на мою суть… нет, ты сказала – «настоящий человек». И что такие, как я, достойны жить.

Знаешь, Николь, в ночь после того разговора я едва ли не впервые пожалел о том, кто я такой. Мерзкий старый червяк. Такой бессильный в своей всесильности. А когда наши губы неделю спустя слились в последнем долгом поцелуе, благодаря которому я проник в твое тело… еще ни с одним человеком за все свои жизни на вашей планете я не испытывал такого страстного, всепоглощающего единения.

Почему-то не получается думать о твоем теле, как о костюме. Знаю, это невозможно, и все же порой мне казалось, что ты не ушла совсем, моя милая маленькая девочка. Что ты видишь, слышишь, чувствуешь вместе со мной. И я старался жить новую жизнь не только за себя, но и за тебя.

План, разработанный тобой когда-то, действительно оказался великолепен, хотя завершающая стадия его первой части едва не вышла мне боком. Даже с моим немалым опытом вождения (я, кажется, рассказывал тебе, что в молодости пару сезонов выступал под чужим именем в соревнованиях «Формулы-1») устроить правдоподобную аварию было совсем не просто. Но ты была права: именно из-за подстроенной Тео Эдвардсом аварии Джим Ди Амато лишился ног, поэтому отобрать у него любимого сына в результате другой подстроенной аварии – не только справедливо, но и изящно. А тяжелая травма головы – прекрасный повод списать на частичную потерю памяти те проколы, которые неизбежно возникли у вышедшего из больницы Тони Эдвардса.

Я еще не знаю, как именно выполню данное тебе обещание, Николь. Представляешь, с недавнего времени я даже увлекся шахматами! Смешно, однако мне хочется верить, что, постигнув эту игру, я смогу лучше понять твой принцип мышления и придумать для «папы Тео» нечто действительно выдающееся. А еще я перечитал «Графа Монте-Кристо». Уже дважды. Но у меня по-прежнему нет ответа на вопрос, заданный тобой при нашей первой встрече. Видимо, все дело в том, что Эдмон Дантес, как и ты, был человеком.

Не больше, но и не меньше…

Вера Камша Белые ночи Итаки

Анастасии Парфеновой