Пришельцы. Земля завоеванная

– Нет, – сказал он. – Но ты изменишься, станешь одной из тех, кто понесет народам новое будущее. Я войду в твою плоть, и твое тело станет моим инструментом. И твое тело и ум найдут главное, Лена, – равновесие. Я дам тебе силу и веру в себя, и не будет ничего, что бы ты не смогла сделать, если захочешь…

Он еще что-то говорил, но при этом продолжал двигаться, и Ленка услышала из всего этого только «Нет, не забеременеешь». И поверила. И вскрикнула от счастья.

День стал вечером, а потом и ночью, а о голодном некормленном стройотряде и киснущей в ведрах картошке она так и не вспомнила.

Она проснулась в кромешную темноту, в боль затекшего тела, не привыкшего к ночевкам на жесткой холодной глине. Ночной воздух вокруг зудел комарами, радостно пировавшими на Ленкиной голой коже. Кроме них, вокруг никого не было.

– Юра, – позвала она тихо. – Юрочка?

Никто не отозвался. Он ушел, исчез, оставил ее.

Ленка на ощупь нашла свою одежду – она была у нее под головой, оделась, дрожа, выбралась из-под ивы на берег.

Она, девственница, отдалась незнакомцу на берегу грязной реки.

Она, комсомолка, нарушила все свои обещания и обязательства перед коллективом.

Она, уродина, забыла, кто она такая, и вот – расплата.

Головоломка вдруг сложилась у нее в голове – ну конечно! Необычная мягкая одежда, странность речи, таинственное прошлое, необъяснимый интерес к уродливой идиотке… Юрий был шпионом! Американским или английским… Возможно, даже японским – пожалуй, было в его тонком темноглазом лице что-то слегка азиатское. Наверное, приехал разведывать подробности катастрофы – газеты писали, что на Западе она вызвала массу спекуляций и нездоровый интерес.

Она, советская студентка, только что предала Родину – очень буднично и с большим удовольствием.

Ленка застонала от стыда и запоздалых сожалений. Шатаясь, она пошла через поле, через перелесок, к деревне и стройотрядовским корпусам. Издалека долетели голоса.

– Лена! Ле-ена! Дюка, отзови-ись!

Товарищи не спали, не отдыхали перед новым трудовым днем, а искали ее по лесам и полям. Ленке стало еще хуже. Она шла, как в бреду, и когда, наконец, вышла в свет чьего-то фонарика, к вскрику «вот она!» и пулеметной очереди вопросов, то и сама не поняла, что с ней случилось. Ее глаза закатились, она потеряла сознание и упала на дорогу. Павлик не успел ее подхватить, и затылок глухо стукнулся об асфальт.

– Ноги держи, аккуратнее, я за плечи понесу…

– «Скорую» уже вызвали, сейчас должна…

– Да что с Дюдюкой случилось-то, где она была?..

– Последний раз видели часа в четыре…

– Федорыч, пристегивай девку к носилкам, биться начинает!..

– Судорожный приступ, температура сорок один и четыре, срочно три кубика…

– Стабилизирована…

– Поступила в остром состоянии позавчера, в себя не приходила…

– Лен, ну слушай, хватит тебе уже, просыпайся давай. Три дня уже отдыхаешь. Мы северный коттедж закончили, крышу вообще в рекордный срок покрыли. Завтра электрикой займемся с Васьком, а остальные начнут фундамент под детский сад заливать. За тебя Маринка поварешкой заступила, ругается и ворчит – ужас. А руки у нее явно не из того места растут, мы едим, конечно, но только потому что голодные очень. То недоварит, то пересолит. Ленка, ну просыпайся, чего ты?..

Лена открыла глаза.

У кровати сидел Павлик, смотрел в окно. Он не сразу понял, что она проснулась, а когда осознал, то аж подскочил.

– Наконец-то! – ахнул он. – Ну что ж ты, я сам чуть от страха за тебя не окочурился. За медсестрой сбегаю – они велели сразу звать, если ты очнешься.

– Погоди, – Ленка с трудом разлепила пересохшие губы. – Дай мне в себя прийти.

Павлик уселся, ждал терпеливо.

– Ты что-нибудь помнишь? – спросил он. – Ну, что с тобой случилось-то?

Ленка покачала головой. Она не помнила. Помнила, как увидела Павлика с Маринкой, а потом – как отрезало. Только горячая темнота. И будто бы она в ней что-то нашла. А потом сразу потеряла.

– Милиция приходила, – сказал Павлик. – Врачи сказали – нет у тебя травм никаких. И… ну, никто с тобой ничего плохого не сделал. Ни синяков, ни ушибов, ни… Ничего, в общем. Загадка.

Он помолчал.

– Лен, ты тогда обиделась, да? Ну, когда мы с Маринкой… Слушай, я-то тебя совсем обидеть не хотел…

Ленка смотрела на него, откинувшись на подушку. Она помнила, как сильно его любила раньше и как долго мечтала, чтобы он на нее вот так посмотрел, как сейчас. Но эта трепетная, щемящая боль, эта дыра в душе – заросла, рассосалась, исчезла.

Хотя, пожалуй, она бы не отказалась, чтобы он ее обнял, поцеловал, крепко сжал сильными руками…

Павлик облизнул губы, глядя ей в лицо.

– Слушай, глаза у тебя какие голубые-голубые, – сказал он. – Никогда раньше не замечал.

Ленка медленно улыбнулась.

Неизвестно, сколько их было изначально.

Возможно, шестьсот шестьдесят шесть – так мы пишем в наших книгах.